Семен Данилюк - Законник [сборник]

В следственный изолятор поехали на машине Заманского. По дороге Заманский при Лукинове позвонил Левушке. Включив внешнюю связь, спросил, как давно он знаком с Савелием Порехиным и что может о нем рассказать. — Савка, что ли? — удивился вопросу Левушка. Но, привыкнув к неожиданным вопросам Заманского, ответить постарался обстоятельно. Учились на одном факультете, но через полтора года Савелий Порехин неожиданно перевелся в другой ВУЗ. Поговаривали, — что-то связанное с женитьбой. Признаться, о нем не жалели, — редчайший паскудник и жлобина. В устах воспитанного Левушки «паскудник» и «жлобина» звучали трехэтажным матом. — Жлобина — это не перебор? — нарочито — для Лукинова — поднажал Заманский. — Может, преувеличиваешь? — Если только преуменьшаю, — буркнул Левушка. — Вы-то его отца знаете. Савке ни в чем отказа не было. А вот скидываемся в общаге на какую-нибудь посиделку, старается увильнуть, чтоб на халяву. Напомнишь, похихикает и — вроде как шутка. В теннис играть начали. Собираемся на корте, Савка приходит без мячей. Стоит ждет, когда другие вынут. А сам только с Доминиканы прилетел. Это ж поездка от пяти тысяч долларов по минимуму. И на стапятидесятирублевых мячах экономит. Где что плохо лежит, он тут же подсуетится. Он даже девчонок отбирал поплоше, чтоб без претензий и не тратиться… Знаете, дядя Вить, — спохватившись, оборвал себя Левушка. — Похоже, я в сердцах перегнул. Неловко наговаривать на общего знакомого, да еще за спиной. А хорошего о нем не скажу. Так что, если хотите подробней, однокурсников наших порасспрашивайте, — телефоны я вам дам. Заманский скосился на Лукинова, — тот внимательно слушал. — А тебе известно, — произнес Заманский, стараясь говорить отчетливо, — что Савелий — отец ребенка Валентины Матюхиной? На том конце установилось озадаченное молчание. — Не шутите? — выдавил наконец из себя Левушка. Понял, что нет. — Такого даже я представить не мог. Она ж на его глазах металась в поисках денег на ребенка. На его же ребенка!.. У Левушки сбилось дыхание. — И как ты это объясняешь? — нажал Заманский. — Это пусть психиатры объясняют! Понимаете, дядя Вить, есть такая порода, — сто миллионов имеют. И все равно за один удавятся. Так вот это Савка! Последняя фраза получилась снайперски точной. Именно миллион оказался ценой жизни Зиновия Плескача. — А я вам чего говорила, — пачкун и есть, — прокомментировала с заднего сидения Нюра.

В той части СИЗО, где находились следственные кабинеты, стояла тихая прохлада. До конца месяца, когда следователи штурмуют сроки и сутками допрашивают подследственных, оставалась еще неделя. Да и рабочий день далеко перевалил через экватор. Кто и был с утра, разбежались. Так что кабинеты пустовали.

Пока оформлялись, пока один за другим перед ними отпирали и следом запирали тюремные засовы, Нюра зябко ежилась, опасливо косилась на строгих прапорщиков за стеклом, вздрагивала от щелкающих звуков за спиной.

— Будто корову кнутом, — прокомментировала она. В отведенной для допроса комнате Нюра огладила решетку на окне, сокрушенно лизнула ржавый след на пальце:

— Вон где, стало быть, довелось побывать. Страшно-то как.

Из коридора донеслись гулкие шаги. Шаги замерли у двери. Нюра, переменившись в лице, начала непроизвольно приподниматься.

— Лицом к стене! — раздалась команда. В кабинет заглянул полнокровный прапорщик. — Арестованная Матюхина для допроса доставлена! — доложил он. Лукинов кивнул. Прапорщик шагнул в сторону. В кабинет вошла сгорбившаяся Валентина. За сутки, проведенные в заключении, задиристость сошла с нее, как облезает непрочный загар под первым нажимом пемзы.

— Мама! — вскрикнула она при виде Нюры. Та покачалась, придерживаясь за стол, оттолкнулась и без клюки, приволакивая ногу, шагнула к дочери. Обхватила ее широкими, как лопаты, руками.

— Бедная ты моя! — вскрикнула она. — Мама! Рыжик, он как? — А как думаешь, без мамки?

Обе, обнявшись, зарыдали в голос.

Из протокола допроса Валентины Матюхиной:

Савелий Порехин — мой первый и единственный любовник и отец моего ребенка, с которым до последнего времени продолжала поддерживать интимные отношения. По требованию Савелия, который, как оказалось, женат, наши отношения мы скрывали. Ребенка я родила вопреки желанию Савелия, поэтому претензий по усыновлению и уходу за дитем к нему не имела, хотя сильно его любила. Денег на содержание сына от него никогда не получала, и сам он не предлагал. В мае у сына обнаружилась начальная стадия туберкулеза. Ребенка необходимо было на полгода отправить в горный детский санаторий, на что требовались деньги, для нашей семьи огромные. Моя мать, Анна Геннадьевна, без моего ведома разыскала Савелия и потребовала у него тридцать тысяч долларов (это цена лечения, нам объявленная). Савелий очень рассердился, но пообещал деньги найти. В начале июня Савелий попросил у меня достать из лаборатории белого фосфора. Я испугалась, так как белый фосфор очень ядовит. Но Савелий объяснил, что фосфор нужен его знакомому для опытов: якобы, хочет сделать елочную хлопушку наподобие гранаты. Этот человек, со слов Савелия, обещал дать ему денег, часть которых он передаст на сына. Привыкнув во всем доверять Савелию, переспрашивать не стала. При удобном случае я похитила фосфор и отвезла его в сумочке в Лихославль.

Восьмого июня, с обеда, я собиралась в Тулу, так как по графику должна была вечером убираться у Плескачей. Ключей не имела, но знала, что, раз Лева уехал в Белев, его отец наверняка в салоне.

В Туле, на вокзале, меня встретил Савелий, которому я передала фосфор. Мне пора было ехать в салон, Савелий вызвался поехать вместе со мной. Сказал, что ему надо повидаться с Зиновием Иосифовичем.

До того я Савелия в салоне у Плескачей ни разу не видела.

В «ИнтерСити» мы, по настоянию Савелия, вошли незамеченными через служебный вход, ключ от которого у меня был. Зиновий Иосифович открыл мне дверь. Увидев Савелия, удивился. Но тот объяснил, что пришел по поручению отца, который просил передать, что через два дня деньги будут. Плескач очень обрадовался. Савелий сказал, что такой повод положено отметить. Тем более сам он хочет сосредоточиться на скупке самоваров и нуждается в советах знатока. После чего достал бутылку коньяка, разлил. Я собралась начать уборку, но Савелий отозвал меня и попросил уйти, чтоб они могли поговорить вдвоем. Сказал, что приедет ко мне следом и останется на ночь. После этого я, с разрешения Зиновия Иосифовича, уехала к себе и стала ждать Савелия.

Через три часа приехал Савелий, крайне взволнованный. Он сказал, что произошло несчастье. Плескач, выпив, впал в депрессию, заплакал, начал вспоминать покойную жену, заявил, что жизнь без нее утратила смысл. Послал еще за коньяком, а так как был уже пьян, даже отдал ключи от всех дверей. Поиски хорошего коньяка затянулись. А когда вернулся в салон, увидел, что Плескач мертв. Во рту его были обломки коллекционных фосфорных спичек.