Картер Браун - Пропавшая нимфа: Сборник

Но все это были только цветочки, в качестве ягодок фигурировали те самые два килограмма морфия из моей машины.

Я смог повторить лишь то, о чем говорил раньше: мне совершенно ничего не известно о происхождении этого морфия. Эмиль Ван Воорен дважды приходил ко мне на прием и записывался В регистрационном журнале, поэтому приглашение приехать к нему на дом никаких сомнений у меня не вызвало.

Генеральный прокурор начал свое уничтожающее обвинение, которое ни у кого не породило даже мысли об ошибке.

— Было похищено шестьсот килограмм морфия-сырца, достаточных для получения четырехсот килограмм героина...

Далее последовали подробные рецепты приготовления героина и вычисления его стоимости.' Послушать, так я присвоил полтора миллиарда франков. И это был лишь материальный ущерб, что касается морального...

Запрыгали трескучие фразы.

Затем прокурор перешел к описанию пагубных последствий торговли наркотиками, крушению нравственных устоев, росту проституции среди молодежи до шестнадцати лет и преждевременным смертям.

При других обстоятельствах я бы вполне мог одобрить его слова.

Ответная речь Лемера была блистательна, но судьба моя уже предрешилась. Разошедшийся прокурор потребовал для меня пятилетнего тюремного заключениями его единогласно поддержали.

Я подал прошение на апелляцию, но безо всякого результата. Вернувшись вечером в камеру, я нашел в ней письмо от Мари-Клод. Она извещала, что возбудила дело о разводе. Без сомнения, ее просьбу должны были удовлетворить.

Помню, я разрыдался и не мог успокоиться до утра.

И было отчего!

Потерять все: лицензию на врачебную практику, честь, имя порядочного человека. Я чувствовал себя одиноким, никому не нужным и униженным, а впереди меня ждало жалкое существование, полное ежедневных оскорблений.

Бывают минуты, когда и мужчинам не стыдно плакать.

Благодаря ходатайству врача в Сайте, меня перевели в Лианкур, где режим несколько слабее, чем в других местах. Начальник тюрьмы, некий Калесто, хотя и казался внешне суровым, в действительности был отзывчивым человеком, понимающим своих подопечных. Мне он назначил вроде бы жестокий режим изоляции, а на самом деле последний позволил избежать кошмара общей камеры.

В своей одиночке я провел все долгие пять лет заключения, по соседству с мошенниками, ворами и фальшивомонетчиками.

Там я воочию убедился, что те, кто на воле запугивал людей, угрожая им бритвами и револьверами, дрожали словно дети под взглядами надзирателей и были готовы на любую низость ради сигареты. Будучи врачом, я считал, что досконально изучил людские слабости, порожденные болезнями и страданиями. Но теперь познал самое ужасное: потерю чувства собственного достоинства, от которого один шаг до трусости и подлости.

Когда в коридоре раздались шаги, солнце уже взошло и наступило утро.

Мне потребовалось всего несколько минут, чтобы пройти в контору и получить там документы, часы и несколько тысяч франков, изъятых при аресте.

Наконец охранник раскрыл последнюю тяжелую дверь...

— Желаю удачи, старина!

С чемоданчиком в руке я сделал первые шаги по городу снова свободным гражданином.

Дорога, которая тянется вдоль каменной ограды с проволочной сеткой, обсажена деревьями. С верхней площадки наблюдательной вышки часовой сделал мне дружеский жест, и я ему ответил. Поворот —и здание тюрьмы исчезло из виду. Я даже не обернулся взглянуть на него еще раз, ибо не сомневался, что память сохранит каждую подробность тюрьмы до самого последнего моего вздоха.

Пока я шагал по безлюдной улице, меня нагнал автомобиль, замедлил ход и остановился рядом. Из окошка выглянула женщина.

— Не хотите ли сесть в машину, доктор? Или предпочитаете идти пешком?

Я удивленно посмотрел на даму за рулем и узнал Анну Жербо. Она была моей секретаршей вплоть до моего ареста. Тогда ей исполнилось всего двадцать лет, но я высоко ценил ее разумную, спокойную манеру обращения с пациентами, работоспособность, мягкий негромкий голос, деликатность и сдержанность. А однажды поймал себя на том, что неравнодушен к ней. Видимо, она отвечала мне взаимностью, но мы никогда не заговаривали о наших чувствах и отношения сохраняли чисто деловые, хотя и не расставались целыми днями.

На протяжении всех этих пяти лет я регулярно получал от Анны письма, но сам ответить не мог, потому что переписка заключенным разрешалась только с близкими родственниками.

Ее прекрасные глаза улыбались мне, знакомое лицо, как и прежде, оттеняли длинные черные волосы.

Я подошел к машине и открыл дверцу.

— Добрый день, Анна, вот уж не ожидал встретить здесь вас.

— А мне подумалось, что вы обрадуетесь, если кто-то будет ждать вас при выходе... или я ошиблась?

Я бросил чемоданчик на заднее сиденье «дофины» и, уселся рядом с Анной.

— Нет, не ошиблись... Но откуда вы узнали, что я выхожу на свободу сегодня?

— Но, доктор, я же умею считать до пяти, здесь нет ничего сложного. А для большей уверенности попросила одного моего приятеля — адвоката позвонить в тюремную канцелярию.

Мы молча разглядывали друг друга.

— Мне не хочется, чтобы вы обвинили меня в черствости, доктор, но должна сказать, выглядите вы отлично, почти не изменились.

Я усмехнулся.

— А кого же вы ждали? Сморщенного старичка с седыми волосами и запавшим, беззубым ртом? Мне ведь всего сорок пять. Да, я постарел, но только внутренне, а не внешне.

Она завела мотор, и мы поехали. Ее глаза были устремлены на дорогу.

— У вас есть какие-нибудь планы, доктор? Меня интересуют ближайшие.

— Послушайте, малышка, начнем с того, что вы станете звать меня просто Тэдом, как и раньше. Забудьте раз и навсегда, что я был врачом. Корпорация медиков вычеркнула меня из своих рядов более четырех лет назад.

Она потрясла головой как ребенок, застигнутый на месте преступления.

— Как хотите, Тэд.

— Что касается моих планов, то сейчас они состоят в покупке пачки «Американки» и чашки шоколада с рогаликами — этой роскоши свободного человека, о которой я мечтал месяцами.

Она притормозила, когда мы проезжали через деревню Лианкур, и остановилась возле табачной лавочки, открытой, несмотря на столь ранний час.

— Здесь?

Я пожал плечами.

— А почему бы и нет?.

Мы уселись на террасе.

Когда официант ушел, поставив перед нами дымящиеся чашки с .шоколадом, Анна вынула из сумочки конверт и подала его мне.

Заметив мое недоумение, она пояснила:

— Это все ваше. Там оставалось множество невыплаченных по счетам гонораров. К счастью, все денежные вопросы, включая и банковские, разбирала я. Целых три месяца объезжала ваших клиентов. Естественно, кое-кто отказался платить, ссылаясь на все эти судебные дела, но таких были единицы. Из собранного я смогла не только рассчитаться с кредиторами, но и переводить ежемесячно в тюрьму немного. В итоге на вашем счете осталось еще несколько тысяч франков. Мой отчет лежит в конверте.