Картер Браун - Пропавшая нимфа: Сборник

— Ты всегда можешь сказать, будто тебя вызвали к больному, это никого не удивит.

Я приехал и объявил о своем решении с ней расстаться.

Она приняла это спокойно, однако попросила распить с ней бутылку шампанского.

— Сохраним хорошее воспоминание о нашем последнем свидании,— очень мило сказала она.

Я ушел от нее около половины третьего и вернулся к Блондингу. Мне казалось, мое отсутствие осталось незамеченным, но получается, некоторые гости обратили на это внимание в течение тех трех часов.

Когда я закончил свой рассказ, Лемер покачал головой.

— Я понимаю, что сначала ты не мог сказать мне этого из-за Мари-Клод, но подобным чувствам больше не место. Свидетельство Моники Вотье необходимо.

— А Мари-Клод узнает?

Он сделал неопределенный жест.

— В принципе не должна. Но пресса уже вовсю шумит о твоем отсутствии, и я не могу ручаться; что журналисты не пронюхают остальное и не предадут огласке.

Я вздохнул в отчаянии.

— Только этого мне не хватало!

— Твои сентиментальные отношения с женой теперь дело второстепенное. И если она любит тебя по-настоящему, то расценит связь с этой особой как нечто случайное. Иначе ваш брак не имеет смысла и вы все равно потом разведетесь. • Возможно, говорить так сейчас нечутко, но надо смотреть правде в глаза. Пока же самое главное — вытащить тебя из ямы.

И я дал ему адрес Моники Вотье.

— Я сейчас же все сообщу судье, и ее вызовут. Если это тебя хоть немножечко подбодрит, помни: такое свидетельство снимает самое тяжкое обвинение.

Я посмотрел на него с недоумением, и он пояснил:

— Торговля наркотиками разбирается в обычном уголовном суде, а воровство со взломом в ночное время, даже без покушения на жизнь человека,— судом присяжных. И хотя ты не юрист, полагаю, разницу понимаешь.

Он покинул меня, дружески похлопав по плечу, а я вернулся в камеру еще более подавленным, чем прежде.

Через два месяца меня привели во дворец правосудия, где после бесконечного ожидания в одной из крошечных каморок, которые прозвали мышеловками, я попал, наконец, в кабинет судьи Перрена.

Лет пятидесяти, он был высок, худощав и благороден, сквозь стекла очков в роговой оправе смотрели проницательные глаза.

Лемер ждал там же, он молча пожал мне руку.

Допрос начался сразу.

Когда я повторил судье, чем занимался в ночь с субботы на воскресенье, он чуть помедлил, заглянул в бумагу перед собой и спокойно заявил:

— По просьбе вашего защитника я допросил мадемуазель Вотье. Она категорически отрицает, что встречалась с вами тогда.

Я буквально подскочил.

—- Но это невозможно! Может, она спутала число?

— Допустим, кто-то из вас действительно ошибается. Желая рассеять это недоразумение, я вызвал ее на очную ставку.

Дежурный судейский чиновник подошел к двери и пригласил Монику' Вотье. ‘

Она развязно вошла, обворожительно улыбнулась и села, скромно натянув на колени юбку, но при этом ни разу не взглянула на меня.

— Мистер Спенсер утверждает, что в ночь на двадцать девятое провел два часа вместе с вами. Вы же, мадемуазель, показали, что не видели его. В присутствии обвиняемого прощу вас либо подтвердить, либо изменить ранее сделанное вами заявление.

Только теперь она повернулась ко мне. На ее лице было удивление и негодование.

— В конце концов, господин судья, это безобразие! Я никогда не принимала у себя мужчин в ночное время. А если бы нуждалась во врачебной Помощи; тоже не могла бы об этом забыть. Боюсь, под влиянием всех своих неприятностей мистер Спенсер просто потерял голову и возводит на меня напраслину.

Я открыл было рот, желая протестовать, но судья жестом приказал мне молчать.

— Значит, вы повторяете свое заявление?

— Да, безусловно!

— Обращаю ваше внимание на важность этих слов.

Факт приезда к вам обвиняемого необходимо подтвердить, чтобы рассеять тяготеющее над ним подозрение в ограблении лаборатории Блондинга. Изменение первоначальных показаний не принесет вам никакого вреда. Я просто помечу, что вы ошиблись.

Я почувствовал к Перрену настоящую благодарность: протягивая спасительную руку утопающему, он наверняка выходил за рамки обычных правил проведения расследования.

— Я не ошибаюсь, мне больше нечего добавить.

Судья посмотрел на меня.

— А вы что скажете, мистер Спенсер?

— Я тоже не ошибся, эта женщина просто лжет.

Судья обратился к Монике:

— Благодарю вас, мадемуазель, Вы свободны.

Она грациозно раскланялась и вышла, даже не посмотрев на меня.

Еще одна очная ставка была с Эдуардом Блондингом. Он произнес в мой адрес несколько похвальных фраз, описал как честного человека, известного ему со студенческих лет, заявил, что полностью мне доверяет, пожал руку и добавил на прощание:

— Мужайся, Тэд. Все это наверняка страшное недоразумение. Но, как бы ни повернулось, можешь рассчитывать на мою. дружескую помощь.

Несмотря на то что этими словами он хотел меня поддержать, они все же не повлияли на мою судьбу.

Наконец судья объявил о передаче моего дела генеральному прокурору, поскольку расследование было закончено.

— Но прежде чем закрыть его, я хочу спросить об одной вещи. Давайте выясним, соответствует ли адрес вашего брюссельского пациента тому, какой записан у нас?

— Проспект Луизы, 35.

— А зовут его Ван Воорен?

— Да, Эмиль Ван Воорен.

— Так вот, адрес неверный. В Брюсселе живет несколько Ван Вооренов, но все ’по другим адресам. Мои бельгийские коллеги проверили каждого. Никто из них не вызывал врача из Парижа, больных среди них нет...— Он помолчал, вздохнул и продолжил: — Сознаюсь, ваше дело привело меня в недоумение. Я собрал о вас сведения: они все превосходные. До самого ареста в вашей жизни не было ни единого пятнышка. Я тщательнейшим образом провел расследование, чтобы хорошенько во всем разобраться. Теперь решать суду. До свидания, мистер Спенсер.

Как ни странно, я чувствовал к нему уважение. Он был вполне объективен, и я не мог его ни в чем упрекнуть.

Суд состоялся тринадцатого декабря.

Никаких вещественных доказательств того, что я причастен к ограблению лаборатории Блондинга, не было, и мое дело слушалось как уголовное. Сам Эдуард Блондинг вышел к барьеру и горячо ратовал за меня, но его речи не имели значения.

Председатель суда спросил, чем я могу объяснить обнаружение в моем кабинете при обыске нескольких коробок ампул производных опия, и я ответил:

— Многие мои пациенты страдали неврозами и опухолями суставов. Лечение в таких случаях всегда начинается с наркотических препаратов, а заканчивается, как правило, операцией. Врач часто вынужден прибегать к обезболивающим средствам и поэтому всегда имеет их под рукой. Вам это подтвердит любой специалист моего профиля.