Картер Браун - Пропавшая нимфа: Сборник

Он резким движением захлопнул окно, потом отправился пошарить на кухне, убеждая себя в том, что голоден. Но чем насытиться? Он пересмотрел множество банок с консервами, которые поставил в шкаф. Он тоже запасся провизией, хотя был уверен, что война окажется короткой и делать запасы — просто идиотство. И внезапно действительно почувствовал голод. Взял несколько бисквитов, бутылку хорошего белого вина и, найдя кухню противной, прошел в кабинет, разгрызая по дороге печенье. Попутно он включил радио, уже заранее зная его сообщения: активность патрулей, артиллерийская перестрелка по обоим берегам Рейна. Но голос диктора все же будет чем-то живым. Флавье сел и выпил немного вина. В полиции ему удача не сопутствовала, он был равнодушен к своей службе. А на что он вообще годен? Он открыл ящик стола, достал зеленую папку и написал в ее верхнем правом углу: «Досье Гевиньи». Потом сунул туда несколько листков бумаги и остался сидеть, устремив глаза в пустоту.

«Наверное, я выгляжу идиотом»,— думал Флавье. Он делал вид, что небрежно играет маленьким биноклем из слоновой кости, разглядывая окружающих, но никак не мог решиться направить его на Мадлен. Вокруг было множество людей в военной форме, и женщины, которые сопровождали офицеров, имели такой же самодовольный вид, как и их спутники. Флавье ненавидел их, как стал ненавидеть и войну, и всю касту военных, и этот чересчур роскошный театр, наполненный нарядной и игривой публикой. Когда он поворачивал голову, то видел Гевиньи, положившего скрещенные руки на барьер ложи. Мадлен сидела немного в стороне, грациозно наклонив голову. Она оказалась темноволосой и тонкой, но черты ее лица Флавье различал лишь смутно... У него сложилось впечатление, что она красива и хрупка, может быть, из-за тяжелых волос.

И как такая элегантная женщина могла полюбить этого толстого Гевиньи? Как она вообще могла принимать его ухаживания? Поднялся занавес над спектаклем, который

совершенно не интересовал Флавье. Он закрыл глаза и стал вспоминать то время, когда они с Гевиньи ради экономии жили в одной комнате и были очень скромными и тихими. Студенты тогда насмехались над ними и старались провоцировать разные инциденты. Случались среди них и такие парни, которые добивались всех желаемых женщин. Один в особенности. Звали его Марком. Он не был ни особенно умен, ни особенно красив. Однажды Флавье решил расспросить его о жизни. Марк улыбнулся тогда.

— Разговаривай так,— сказал он,— будто уже спал с ними... Это не дает осечки.

Но Флавье так никогда и не осмелился на это. Он не мог быть нескромным. Даже «ты» говорил людям с трудом. Когда в молодости он служил инспектором, коллеги смеялись над ним, считая притворщиком. И даже немного боялись. А когда же Гевиньи осмелился? С какой женщиной? Может быть, с Мадлен? Флавье называл ее Мадлен, будто был связан с ней, будто Гевиньи был их общим недругом. Он попытался представить себе ресторан отеля «Континенталь». Вообразил, как обедает в первый раз с Мадлен и делает знак метрдотелю подать карту вин. Нет, невозможно! Тот не стал бы его обслуживать... А потом... нужно будет пересечь огромную залу ресторана... позднее — спальня... Раздевающаяся Мадлен... да что там! Ведь она была его женой!.. Флавье открыл глаза, поерзал в кресле, и ему захотелось покинуть театр, но он сидел в середине ряда: пришлось бы беспокоить столько зрителей! Вокруг раздались смех и аплодисменты, которые вспыхнули на мгновение и затихли. Кажется, актеры говорили о любви. Быть актером! Флавье вздрогнул от отвращения. Украдкой, краешком глаза поискал Мадден. В золотистом полумраке она вырисовывалась как портрет. Драгоценности сверкали на ее шее и в ушах. Глаза тоже казались светящимися. Она слушала с выражением восхищения на лице, которое часто можно видеть у посетителей музея, рассматривающих Джоконду. Тяжелый узел волос на ее затылке отливал красным деревом. Мадам Гевиньи...

Флавье нужно было смотреть на нее в бинокль, но сосед Мадлен решительно задвигался, и он сунул прибор в карман. В антракте надо уйти. Теперь он был уверен, что узнает ее в любом месте, и почувствовал дрожь при мысли, как станет следить за ней, наблюдать чужую жизнь. Гевиньи попросил его о чем-то некрасивом, И если Мадлен догадается... В конце концов, у нее есть полное право иметь любовника! Но он уже знал, что сам будет сильно страдать, если обнаружит ее неверность. В зале снова раздались аплодисменты. Он бросил быстрый взгляд: Мадлен сидела в той же позе. Бриллианты в ее ушах так же вспыхивали. В глазах по-прежнему отражался свет театральных огней, а тонкая рука лежала на бархате барьера. Ложа создавала вокруг нее светло-золотой ореол. Не хватало лишь подписи в углу картины, и на секунду Флавье показалось, что он видит там маленькие красные буквы: Р. Ф... Роже Флавье... Но это уже было слишком глупо! Он не должен придавать такое значение словам Гевиньи... Если позволить своему воображению унестись... Ему надо было становиться романистом с такой фантазией, с образами, возникающими перед ним, драматическими и трагическими. Роже сжал руки, как это делал Гевиньи. Если он выбрал ремесло адвоката, то затем только, чтобы узнавать секреты, мешающие людям жить. Даже Гевиньи со своими фабриками, богатством, с друзьями, устал от жизни. Они лгали, все эти люди, которые вместе с Марком утверждали, будто не признают препятствий. Кто знает, не искал ли и сам Марк человека, которому мог бы довериться? Гевиньи тоже целовал Мадлен, и вместе с тем она была ему безразлична. Правда заключалась в том, что все они, как и Флавье, шатались на крутом спуске, в конце которого находилась бездна. Они смеялись, они занимались любовью, но они боялись. Что бы с ними стало без пасторов, врачей и людей закона?

Занавес упал, и он поднялся. Люстра зажглась, и в ее свете лица показались сероватыми. Все встали и продолжали аплодировать стоя. Мадлен медленно обмахивалась программкой, пока муж что-то говорил ей на ухо. И это была гоже знакомая картина: женщина с веером... а быть может, изображение Полин Лагерлак. Лучше было решительно уйти. Флавье .последовал за толпой, которая направлялась в фойе, и на секунду был остановлен группой, возвращавшейся в зал. Когда ему удалось освободиться, он почти столкнулся с Гевиньи и его женой.

Он задел Мадлен, проходя, увидел ее в нескольких сантиметрах от себя и узнал только потом... Ему . Хотелось обернуться, но молодые офицеры, которые спешили в бар, подтолкнули его вперед. Он спустился на несколько ступенек и внезапно пожалел, что ушел. Тем хуже. Он почувствовал необходимость побыть одному.

Ему нравились эти военные ночи, эти длинные пустынные улицы, по которым гулял теплый ветер, приносящий аромат лужаек и магнолий. Он двигался бесшумно, как беглец, и без труда представлял себе лицо Мадлен, ее темные волосы, так красиво уложенные, голубые глаза, такие светлые, что они не смогли бы скрыть своих чувств. У нее были тонкие губы, почти не тронутые помадой, губы мечтающей девочки. Да, имя Мадлен создано для нее. Но Гевиньи... Ей нужна другая фамилия. Она, конечно, несчастлива! Гевиньи вовлек ее в странное замужество, не понимая, что жена умирает от скуки рядом с ним. Она была слишком деликатна, слишком возвышенна для подобной жизни. Не потеряла ли она охоту к рисованию? Теперь речь шла уже не о том, чтобы последить за ней, а о том, как защитить ее и, может быть, помочь.