Вадим Агапов - Гроссмейстер

– Ну не нахал ли? – обратился я за поддержкой к памятнику. (Экскурсанты к этому времени уже ушли в сторону Манежа.) И надо же, мне показалось, что Тургенев кивнул своей большой бронзовой головой.

Площадь была запружена машинами. Арсений шел, не обращая внимания ни на кого и выдавая выловленные в сети изречения на латыни (с русским акцентом):

– Per aspEra ad astEra! А лучше вот это – per crucEm ad lucEm! Почти РЭП!

– Я латинский двадцать лет назад изучал… – уворачиваясь от опасностей и перекрикивая шум улицы, говорил я ему. – Но и то слышу, как ты коверкаешь слова.

Наконец мы свернули с площади на Кленовую улицу, здесь было значительно тише.

– Мы прямо сейчас пойдем в музей? Это сейчас самое важное? – спросил я этого латинянина.

– Да, – кивнул он, не сбавляя скорости. – Музей, картины, искусство! Блин! Я забыл про наш флэшмоб. Кстати, народ подписался на участие в нем?

Я рассказал, что нужное количество людей ждет указаний, денег и готово хоть всю ночь провести под стенами Петропавловки…

– Было бы классно, – отозвался Арсений. – Я, кстати, там как-то ночевал, в деревне Викингов…

В конце улицы взмахом жезла нас встретил Петр Первый. Ну, тот, который «Прадеду правнук. 1800» перед Михайловским Замком. Памятник со всех сторон изучали молодые люди, по возрасту – старшеклассники.

– Чего это они ищут? – тут же заинтересовался Строганов и направился к ребятам.

– Вероятно, женскую ножку у лошади, – пожал я плечами и пошел за ним.

– Не понял? – Арсений повернулся ко мне. Скорее всего, его удивил не сам ответ, а то, что я смог выдвинуть версию (да еще какую!), а он – нет. – Что значит «женскую ножку у лошади»? Тем более, – он пригляделся, – это конь!

Мы прислушались к разговорам молодых краеведов, и выяснилось, что я оказался прав.

– Конь по имени Лизетта, – усмехнулся я. – И одно копыто у него в виде женской ножки в туфле. То ли Растрелли-старший так задумал, то ли его сын, науке это неизвестно.

– Да ладно? – Арсений тут же полез проверять, но штурм пьедестала не удался, и он отошел на некоторое расстояние, безуспешно пытаясь разглядеть «ножку» издали. Затем, подойдя к одной из девушек, он предложил приподнять ее «для лучшего обозрения ноги коня» и, получив отказ, попросил у нее палку для селфи, с помощью которой сфотографировал все копыта жеребца, после чего, успокоившись, подошел ко мне.

– Нет… – удрученно помотал он головой, разглядев фотографии. – Это нога не женская, а конская… Просто копыто. Был бы я скульптором, я бы обязательно…

– Ты вроде у нас по картинам специалист? – перебил я его. – И мы, кажется, в музей шли?

– А он вообще-то в другой стороне. Нам туда! – и он, резко развернувшись, пошел в другую сторону.

Durum patientia frango! Что означает, «если ваш друг – дурум, то наберись терпения». Шутка. И я прибавил ходу.

Получилось что-то вроде ознакомительной экскурсии по Санкт-Петербургу: Инженерная улица, Русский музей, канал Грибоедова, Спас-на-Крови и Казанский Собор, за который мы и свернули…

Наконец мы оказались у входа в монументальное парадное здание, чем-то похожее на Эрмитажный театр. Один из этажей его и занимал Музей художников России, или ЭмХаЭр.

– Знаешь, что самое странное в этом деле? – вдруг обернулся ко мне Строганов.

– Нет, – живо ответил я. – Много подозреваемых? Или богатые работодатели? Или…

– Мы постоянно на него натыкаемся! Это должно что-то означать! – тихим голосом произнес он.

– На кого??? – у меня совсем не было предположений…

– На Петра первого, конечно! – выкатив глаза, ответил Арсений.

Поднявшись по огромной мраморной лестнице (причем Арсений не удержался и потрогал все резные деревянные основания многочисленных светильников), через колонный зал мы попали в галерею современного искусства. То есть, это был первый зал анфилады, заполненный картинами современных художников, тремя девушками, которые здесь работали, и парой скульптур. Что означали эти скульптуры, а также что было изображено на большинстве картин, я не знал и даже не мог вообразить.

Поскольку других посетителей, по крайней мере в этом зале, не было, мы оказались под изучающими взглядами сотрудниц. Особенно Арсений привлекал внимание своим богемно-творческим внешним видом. Он неторопливо прошелся вдоль одной стены, увешанной произведениями наших современников, остановился у одной из картин и, ткнув в нее пальцем, громко сообщил:

– Вот эта, пожалуй, ничего. Остальные весьма посредственны!

Ну разумеется, после такого вступления девушки окружили нас. Сопровождая свои каверзные вопросы насмешливыми взглядами, они вогнали меня в краску. Но не Строганова!

– Да, – хладнокровно отвечал он, – я специалист в области виженари-арта. Вы могли читать мои статьи в журнале «Хэ Жэ»… я там веду обозрение…

Я закашлялся, но, видимо, такое издание существовало, поскольку выражение лиц у девушек изменилось.

– Кстати, я люблю творчество Альбрехта Дюрера, – Арсений принял вид преподавателя Оксфордского университета. – Поэтому мне понравилась именно эта картина!

А я подумал: еще бы! Ведь календарь с гравюрами этого немецкого живописца я подарил ему пару лет назад.

А вечеринка набирала обороты. Я закрыл рот, открытый от удивления, и постарался, чтобы глаза мои не напоминали таковые у больных с гипертиреозом.

– У Малевича, моя дорогая, – улыбался Строганов грустной мудрой улыбкой, – цвет теряет связь с формой!

– А как же идея изображения цветоформ? – возражала высокая блондинка с красивыми глазами и в длинном сером платье. – Супрематизм…

– Что значит цветоформа? – перебил ее Строганов. – Изображение на плоскости холста…

Я незаметно ущипнул себя за нос. Не помогло!

– Цвет, не ассоциированный ни с каким конкретным предметом, – продолжал разглагольствовать Арсений, – но он имеет содержание, мои дорогие! Какое? Я скажу какое – Энергетическое! Цвет – это Малевич. Цвет – это Ван Гог! Только сюжеты у него другие. Не квадратные… ха-ха! Хотя «Черный квадрат» – это начало нового художественного алфавита! Даже доктор с этим согласен! Да?

Все посмотрели на меня. Я важно кивнул.

– Это Honoris causa! – представил меня этот враль и продолжил: – Супрематизм это доминанта, доминанта цветовая. Вы можете возразить, сказав, что у многих цветовая доминанта. У Матисса… Черт!

Он сбросил телефонный звонок и еще какое-то время рассуждал о цвете, форме и объеме. Я, придя в себя после культурного шока, кажется, стал понимать, откуда у него эти познания. Там, возле памятника Тургеневу, в скверике у дорогущего дома, он выискал эти подробности на каком-то сайте и, обладая феноменальной памятью, просто запомнил! Вот ведь, гонорис кауза! Энергетик доморощенный!