Чингиз Абдуллаев - И возьми мою боль

И чем больше он старался, как правило, натыкаясь на отказ, тем сильнее нарастало в нем раздражение против старого друга его отца. Было уже около одиннадцати вечера, когда он позвонил Науму Киршбауму.

— У меня только полторы тысячи, — сказал он. — Что мне делать?

— Давай подождем до завтра, — посоветовал старик. — Если не сможешь собрать деньги, я тебе помогу. Только давай подождем.

— А может, дадим ей двести долларов?

— Леша, — укоризненно сказал старик, — у тебя были такие достойные родители, разве можно так поступать.

— Я не смогу, не смогу найти такую сумму! — закричал Сыроежкин.

— Поговорим об этом завтра утром, — твердо сказал ювелир, — я даю слово, что помогу тебе. Это тебя устраивает?

— Да, но, может, сегодня…

— Завтра в десять часов. Я буду тебя ждать. И не нужно меня огорчать, Леша, — он положил трубку.

Сыроежкин чуть не закричал от возмущения. Теперь он был абсолютно уверен, что старик решил его обмануть. Он бросил трубку и долго ходил по комнате, скрежеща зубами и ругая себя за жадность. Нужно было рискнуть: дать девчонке сто долларов и выгнать ее на улицу. И он снова начинал ругать Наума Киршбаума. Причем его проклятья почему-то распространялись вообще на всю еврейскую нацию, как будто они были виноваты в том, что друзья не доверяли Сыроежкину, а сам он был охвачен неутолимой жаждой наживы. Но теперь нужно было ждать до утра.

Но ждать до утра Сыроежкин не хотел и не мог. Его даже не могли остановить слова старика о том, что тот предупредит нескольких своих друзей о возможном появлении у него Сыроежкина. В конце концов, всегда можно было обеспечить себе железное алиби. В лихорадочном возбуждении он метался по комнате. Нужно было действовать. Таких денег у Сыроежкина никогда в жизни не было. И не обязательно убивать старика. Можно просто отнять часы, уговаривал он себя. Ведь девчонка сама попросила всего двести долларов. Он даст ей пятьсот. Или триста. Или двести, как она и хотела. Он даст ей двести долларов и возьмет эти проклятые часы.

Наконец решившись, он бросился к телефону. Кроме часов, там можно взять и некоторые другие вещи, подумал он. Старик все равно скоро умрет, и у него нет наследников. Так будет правильно. Зачем старику столько всего? На том свете ему ничего не понадобится. А девушку никто не будет трогать. Просто у нее отберут часы… нет, не отберут. Просто ей заплатят за часы и выставят на улицу. А старику все равно ничего не нужно. Проклятый еврей, он всю жизнь наживался на русских, патетически подумал Сыроежкин.

В этот момент он ощущал себя чуть ли не избавителем мира от алчного ростовщика и ювелира Наума Киршбаума. Он забыл о том, что его родителей связывала с Наумом полувековая дружба. Забыл о том, как рос в семье дяди Наума.

Забыл обо всем на свете. Старик был прав. Жажда наживы овладела молодым человеком, и он готов был отречься от всего на свете. Продать свою душу, предать, убить, лишь бы получить то, что ему хотелось.

И тогда он поднял трубку и позвонил…

В доме ювелира оказалось гораздо интереснее, чем на даче, на которой она провела утро. В этот вечер она впервые вкусно поела. К ювелиру приходила кухарка, которая готовила для него. Девушка с интересом осматривала старинную мебель. Такой она не видела даже в доме своего отца.

— Вы хороший ювелир? — спросила она.

— Смею думать, что хороший, — вздохнул Киршбаум, — но не мне судить.

Это должны говорить другие. Пойдем на кухню. Я люблю сидеть там и пить чай.

Они отправились на кухню, и он достал чайник для заваривания чая.

Чайник был старинный, английский, и она восторженно смотрела, как старик разливает чай в большие пузатые кружки.

— Нравится? — улыбнулся Киршбаум. — Эти кружки я обычно берегу для своих самых почетных гостей.

Она засмеялась. Со стариком было интересно. И спокойно. Словно все остальное уже не существовало. И весь мир за окном остался далеко в прошлом.

Он подвинул ей кружку. Достал коробку конфет.

— Ты еще не представилась, — напомнил он, улыбаясь, — как тебя зовут?

— Ирада, — чуть покраснела девушка.

— Красивое восточное имя, — кивнул старик. — В молодости я некоторое время жил в Тбилиси. И там это имя часто встречалось. И среди грузин. И среди азербайджанцев. Они любили называть этим именем своих дочек. Оно, кажется, означает силу воли или стойкость. Я не путаю?

— Да, стойкость, — улыбнулась девушка, — сила воли.

— Это действительно твои часы? — осторожно уточнил ювелир.

— Да, — кивнула девушка, — отец подарил мне их на день рождения.

— В таком случае у тебя очень состоятельный отец. Где он сейчас?

Девушка замолчала. Глаза ее начали наполняться слезами. Она вспомнила лежавшего на лестнице отца. И кровь на его рубашке.

— Он погиб, — выдавила она, — его убили.

— Понятно, — вздохнул старик, — а ты убежала из дома? Правильно?

— Да, — кивнула она.

— Давно убежала?

— Вчера вечером.

— А где провела ночь?

— В лесу, — призналась девушка.

— Тебе повезло. Очень много опасных хищников бродит в наших лесах, — печально сказал старик. — Двуногих хищников. Она попробовала чай. Он был вкусный, с мятой.

— Что думаешь делать? — спросил старик.

— Не знаю.

— У тебя есть мама?

— Она тоже умерла. Давно.

— Других родных или близких у тебя нет?

— Есть. Но не в Москве.

— Где был ваш дом?

— Я не знаю. Квартира у нас на Мичуринском проспекте, но она еще не готова, ее ремонтируют. А где была дача, я не знаю.

— Вы были на даче? — понял Наум Киршбаум.

— Да, — кивнула девушка. — И там убили твоего отца?

Она снова кивнула.

— Нехорошо, — вздохнул старик, — нужно думать, что тебе делать дальше.

У тебя, кроме этих часов, ничего нет?

— Есть, — вдруг сказала девушка.

— Что есть?

— Счет в немецком банке. Я знаю номер счета и код. Отец говорил, что там у него лежит миллион долларов.

— А какой банк? — недоверчиво спросил ювелир. Девушка назвала банк. Это был известный солидный банк, о котором слышал и Наум Киршбаум. Он закрыл глаза.

Потом открыл и посмотрел на девушку. Покачал головой.

— Не говори никому про эти деньги. Нигде и никому. Даже самым близким людям. Ты меня понимаешь? Пока ты не сможешь добраться до этих денег, не говори про них никому. Иначе тебя не пощадят. Миллион долларов — очень большие деньги.

Не говори про них даже очень близким людям. Поняла?

Она кивнула.

— Пей чай, — устало сказал Наум. — Значит, у тебя нет ни паспорта, ни документов. Ты, вообще, москвичка?

— Нет. Я приехала из Турции.

— Да, — удивился старик, — а хорошо говоришь по-русски.

— Я раньше училась в русской школе. Мы из Грозного, уехали оттуда десять лет назад.

— Понятно, — Наум взял чайник и снова налил своей гостье чаю, — пей, — печально сказал он.