Вера Арье - Парадокс Апостола

Какое-то неведомое шестое чувство подсказало ему: нужно сохранить этот, казалось бы, никому не нужный клочок бумаги.

Понедельник начался с хорошей новости: удалось дозвониться до Робера. Тот был в прекрасном расположении духа и пригласил его зайти.

Издательство располагалось в элегантном здании со створчатыми окнами, в которые заглядывали любопытные химеры церкви Сен-Сюльпис. Робер восседал в кирпично-красном кожаном кресле и курил ароматную сигару.

Притворив за собой дверь и сразу же испросив индульгенцию за недавнее опрометчиво принятое решение, Родион рассказал ему вкратце о своем корсиканском приключении, опуская лишь некоторые детали. Робер продолжал пыхать сигарой, выпуская фигурные кольца дыма и глядя в окно. На мгновение Родиону показалось, что тот его совсем не слушал.

— Ты вляпался в неприятное дело, сынок, — наконец произнес старик, барабаня пальцами по поверхности рабочего стола. — С одной стороны, у тебя нет конкретных фактов: ну примерещился тебе этот греческий рыбак на винодельне — видел-то ты его издалека… Мало ли, по какому делу он там оказался. И все остальные твои аргументы, которыми ты меня тут забросал, прямыми доказательствами не являются, их присовокупят к делу, не более того. Зато ты станешь официальным свидетелем, и кто знает, чем это чревато.

Помолчав минуту, он внезапно развернулся, уставившись на Родиона дулами проницательных глаз.

— Но есть и другая сторона медали. По обвинению в преступлении, которого он, скорее всего, не совершал, за решеткой окажется невинный человек. Могу тебе с уверенностью сказать: кому-то очень нужно, чтобы он там оказался.

И тут уж тебе решать, хочешь ты дать ему шанс выбраться из этой истории или предпочтешь остаться в стороне. Впрочем, мы оба знаем, что мучиться угрызениями совести всю жизнь ты не станешь…

Заняв единственный пустующий столик в тесном кафе на бульваре Сен-Жермен, Родион наблюдал за уличными музыкантами, которые пытались привлечь внимание почтенной публики своими фальшивыми увертюрами. Он был искренне благодарен Роберу за откровенный разговор, и еще за то, что знал — все сказанное останется между ними. Роберу было уже под семьдесят, он вырастил троих сыновей, и, видимо, этим объяснялась та отеческая терпимость, с которой он всегда относился к Родиону. Однако даже старику он не стал выкладывать все имеющиеся факты. У него в руках был кончик нити, который мог бы направить следствие в иное русло.

И кто знает, может быть, все странные совпадения сложились бы в связную историю.

Однако на кону стояла не только его собственная спокойная жизнь, но и безопасность женщины, которая была ему дорога. Ведь ее могли обвинить в соучастии…

«Дело Апостола», как его окрестили с подачи хваткого тележурналиста, еще долго занимало первые полосы газет и не сходило с телеэкрана. На протяжении года появлялись новые свидетели, но ни один из них не давал обоснованных показаний. Сам Истрия вины своей не отрицал, на каждом допросе высокопарно рассуждал о свободе Корсики, о национальной идее и о праве своего народа на самоопределение, не обронив и крупицы сведений о том, кто и как помог ему организовать это преступление. Его показания сводились к простой формуле: приговорил, выследил, выстрелил.

Журналисты принялись обвинять власти в некомпетентности, в попытке сокрыть истинное положение вещей и в сговоре с криминалитетом. Прессу лихорадило: «Как объяснить тот факт, что следствие, в чье распоряжение предоставлены лучшие ресурсы правоохранительной системы, до сих пор не пришло ни к каким внятным заключениям? Можно ли найти оправдание тому, что, несмотря на полсотни террористических актов, организованных на острове руками националистических группировок за истекшие два года, дознание упорно пытается идти по ложному следу? Скоро нас попытаются убедить, что Истрия совершил банальную вендетту, услышав тягучее voceru [13] Voceru (корс.) — женская песня-плач, призывающая к кровной мести. своей родной сестры!»

Старший следователь Люк Белло был подавлен, и у него были для этого все основания: крупный процесс, которым он занимался уже почти год, буксовал на ровном месте. Свидетели появлялись и исчезали, оставляя за собой десятки страниц пустых показаний, ни одно из которых не выглядело достоверным и не могло использоваться в качестве доказательства в суде.

Орудие убийства не найдено, точный мотив не определен. Все, чем располагало следствие, — это признание самого Истрия и факт его задержания на месте убийства. Однако, как известно, основной принцип презумпции невиновности гласит: «Обвиняемый невиновен, пока не доказано обратное».

Но кто и как это может доказать?

Потянув за тесемочки служебной папки, Белло принялся в который раз перебирать листки, исписанные крупным наклонным почерком. Должна же быть хоть одна зацепка…

Но ее не нашлось.

Раскрываемость преступлений на острове в последние годы была пугающе низкой, профессионализм криминалитета и коррумпированность властей возрастали синхронно. Все свидетели оказывались либо «хорошо подготовленными», либо как следует запуганными, вещдоки уничтожались, а секретная информация просачивалась за пределы официальных кабинетов с немыслимой скоростью. Этот случай не стал исключением, просто в силу обстоятельств оказался делом государственного масштаба.

Нагнувшись, следователь достал из портфеля свою старую армейскую фляжку и сделал пару глотков. Обжигающая жидкость вспыхнула в горле, мгновенно заставив кровь бежать задорнее. Начальство во время вчерашнего внутреннего совещания дало ясно понять: его профессиональная репутация и тщательно выстроенная карьера находятся под ударом — либо дело будет в ближайшее время раскрыто, либо…

В тишине сумерек раздался дребезжащий звонок телефонного аппарата. На том конце прозвучал хорошо поставленный голос личного секретаря министра внутренних дел Марселя Готье.

Да, конечно, он первым же рейсом прибудет в Париж. Да-да, и все документы… безусловно!

Повесив трубку, Белло едва смог перевести дыхание.

Встреча проходила в основной резиденции министра, небольшом трехэтажном особняке, расположенном за витой решеткой ухоженного парижского сада.

Следователь пристроился на краю бархатного стула в по-утреннему сумеречной приемной, расположив пухлый портфель у себя на коленях. Этой встречи он ждал, как приговора, осталось лишь ее пережить. Бронзовые купидоны, вальяжно раскинувшиеся по обе стороны от широкого камина, надменно улыбались, словно им доставляло удовольствие наблюдать за агонией посетителя. Портьеры бордового бархата, плотно закрывавшие окна от дневного света, тоже ничего хорошего не сулили.