Вера Арье - Парадокс Апостола

Поэтому вторую неделю подряд, кляня себя за малодушие, редактор пролистывал свою телефонную книжку и изучал архивные записи, пытаясь найти хотя бы одну стоящую зацепку. Опыт подсказывал, что из пяти параллельно разрабатываемых линий в лучшем случае одна сможет привести его к нужной цели. Расследование требовало большой осторожности и немалых усилий, ведь всю добытую информацию необходимо было подтвердить документально, иначе редакции «Мондьяль» нечего будет предъявить в свою защиту в суде. А в том, что газету ожидают многочисленные судебные иски, Бретон не сомневался.

Внезапно его невеселые размышления были прерваны.

Дверь распахнулась, на пороге кабинета стоял Лаврофф, который с недавних пор завел привычку входить к нему без стука.

Бретон грозно посмотрел на нахала поверх очков, но по взволнованному лицу Родиона понял, что тот хочет сообщить что-то очень важное.

Пройдя прямо по лежащим на полу бумагам, Родион уселся на свободный стул и достал из рюкзака какой-то компакт-диск. Бретон сверлил его взглядом, не нарушая молчания.

— Я не знаю, верить этому или нет… — начал Родион. — Он вообще-то мой старый знакомый…

— Вы не только позабыли о хороших манерах, Лаврофф, но и разучились излагать мысли связно?

Родион побледнел и крепко сжал губы.

«Вот спесивая натура, — прищурившись, подумал Бретон, — ну да ничего, со временем пообтешется».

— На этом СD записаны личные беседы мадам Ля Грот с некоторыми высокопоставленными государственными лицами. Если все это правда, то в наших руках — сенсация…

Бретон зажмурился и энергично помотал головой: объяснение его окончательно запутало.

Сесиль Ля Грот была популярной французской актрисой эпохи Эдит Пиаф, женой давно почившего министра культуры и одной из богатейших женщин Франции. Но сейчас ей было глубоко за восемьдесят, и какие разговоры государственной важности могла вести старушка, редактору было совершенно непонятно.

— Знаешь что, оставь-ка это мне. — Бретон пренебрежительно кивнул на диск, который Родион продолжал держать в руках. — Вот закончу дела, и мы все обсудим…

Лаврофф его репликой был явно недоволен.

«Что поделать, каждый молодой репортер мечтает о собственном Уотергейте [28] Уотергейтский политический скандал в США, в котором главную роль сыграли журналисты, закончился отставкой президента Ричарда Никсона. … А вдруг он все же раскопал что-то стоящее? А-а, ерунда… Потом, все потом, надо сейчас сосредоточиться на главном!»

В девять вечера, когда от слов и цифр в глазах заплясали тошнотворные черные мушки, он собрался было выключить компьютер и пойти домой. Но под руку подвернулся оставленный Родионом носитель.

Тяжело вздохнув, Бретон сунул его в дисковод и надел наушники.

Через несколько часов начальник охраны издательства заглянул в кабинет редактора, чтобы вежливо напомнить: по внутреннему уставу он обязан выпроводить всех из здания и включить сигнализацию — на часах уже полночь…

«Странная все-таки вещь — память. Как бережно она хранит самые пустяковые детали, пока они имеют для тебя значение. И как быстро стирает их за ненужностью, когда ситуация меняется… Так и с людьми. Был человек в твоем окружении, вы часто виделись, вели похожий образ жизни, смеялись над одними шутками, смотрели одни и те же фильмы, и ты знал наизусть его телефон и даже любимую марку сигарет. Но вот прошло несколько лет, человек этот по какой-то причине выпал из обоймы… и будто не было его. Осталось лишь смутное пятно, какие-то условные очертания личности…»

Такие мысли вертелись в голове Родиона, когда промозглым субботним вечером он направлялся на встречу со своим неожиданно объявившимся университетским приятелем.

Валь позвонил сам, по его тону чувствовалось, что возможности увидеться он искренне рад. Пройдя мимо ярко освещенных витрин книжного магазина и свернув на тесную улицу Гренель, Родион тут же заметил знакомую вывеску. Любезно уступив дорогу стайке студенток, выпорхнувших из заведения, он шагнул через порог и сразу оказался в центре вибрирующей, клубящейся людской массы.

«У Базиля» всегда было не протолкнуться — дымно, шумно, потно, молодо. Валь, стоявший в углу и болтавший с пожилым владельцем забегаловки, видимо, пришел уже давно. Родион помахал ему рукой и протиснулся к барной стойке, где им пришлось прождать не меньше часа, прежде чем освободился крохотный столик у окна.

Пьер заказал себе минералки (спиртного он не терпел) и традиционные яйца под майонезом. Его привычки со студенческих времен не изменились. Родион, долго и придирчиво изучавший меню, ограничился лишь бокалом красного.

— Ты, я смотрю, все эстетствуешь, — беззлобно усмехнулся Валь, с аппетитом уплетая свою отвратительную закуску и подтирая капли жидкого майонеза кусочком хлеба. — А помнишь, как когда-то покупали продукты в складчину и Дарио закатывал для нас ужины?

Родион улыбнулся.

Да, это были чудесные времена их студенчества, когда они с другом, Дарио, снимали на двоих квартирку-студию, почти без мебели, но с внушительной газовой плитой о четырех конфорках, возле которой жизнерадостный итальянец любил колдовать по выходным. Бурливая неаполитанская кровь Дарио требовала постоянного праздника, дружеских посиделок, отчаянных споров, подогреваемых крепким вином и сытной пищей. Поэтому, вопреки всем пространственным закономерностям, на тридцати квадратных метрах их жилплощади каждую субботу собиралась дюжина голодных студентов, жадно наблюдавших за трансформацией скромных продуктовых запасов в настоящее гастрономическое великолепие. Бедняга Валь, который средств на аренду собственного угла не имел и квартировал у дальних родственников где-то в пригороде, тоже был в их числе.

— Ну, рассказывай! Про жизнь, про работу в «Мондьяль», — наевшись скользких яиц, Валь порозовел и теперь с наслаждением курил какие-то жуткие папиросы, пододвинув поближе к себе стеклянную пепельницу.

Родион смущенно пожал плечами — да что тут рассказывать, просто повезло. Повезло когда-то встретить Робера, повезло, что тот относился к нему по-отечески и, уходя на покой, пристроил его под крыло деятельного Бретона, а тот, несмотря на дурную славу, оказался человеком терпеливым и внимательным. Что за два года работы в редакции он узнал о профессии больше, чем иные репортеры узнают за целую жизнь…

Валь слушал, не перебивая и не сводя блестящих от дыма глаз с его лица. Наряду с дружеской благожелательностью в этом взгляде прочитывалась зависть, впрочем, такая естественная в сложившихся обстоятельствах. Им обоим было около тридцати, но они двигались по совершенно противоположным жизненным траекториям. Родион, с его происхождением, импозантной внешностью и удачной карьерой находился на недосягаемой для Валя высоте.