Борис Воробьев - Искатель, 2019 № 02

Стены комнаты слегка шевелились в полутьме, неопрятная лужайка за дверью была слабо освещена комбинированным светом луны и тусклого фонаря, повешенного слишком неудобно в угоду дизайнерским изыскам архитектора, от чего пейзаж за стеклом напоминал намеренно искусственную декорацию в модернистском театре, и посреди этой декорации, на дальнем краю освещенного пятна промелькнула иссиня-черная тень.

Горлышко бутылки стукнулось о край стакана, едва не отколов кусок стекла. От неожиданности Ремин налил гораздо больше, чем собирался. Как в плохом романе, он резко почувствовал, что протрезвел. Со стаканом в руке он подкрался к двери и прижался лицом к холодной поверхности, стараясь заглянуть в темноту, за край освещенного круга. Стекло от дыхания быстро запотело, и показалось, что из темноты внутрь дома устремлен тяжелый недобрый взгляд. Ремин нетерпеливо вытер стекло рукавом рубашки, немного алкоголя пролилось на пол. Во дворе было по-прежнему пусто. Ремин, затаив дыхание, всматривался в пустоту.

За спиной раздался тихий непонятный звук. Ремин застыл, воздух, который он пытался вдохнуть, замерз в грудной клетке неподалеку от трепыхающегося сердца. Он больше не ощущал стакана в руке, которая сжалась в кулак, и только потом мозг сумел осознать резкий звук от падения стекла на керамогранитный пол. Резче запахло алкоголем, к счастью, стакан не разбился, но его содержимое частично попало на ботинок и джинсы Ремина, который уже несколько секунд поворачивался к креслу, но все никак не мог повернуться окончательно.

Звук повторился, и Ремин понял, что это просто звонит поставленный на вибрацию телефон, призрачный лучик света, пляшущий на потолке. После разговора с Гурским Ремин оставил телефон на подлокотнике кресла и совсем позабыл о нем. Каждый шаг давался с трудом, и Ремин еще очень долго переставлял ноги по направлению к креслу. Пока он брел, телефон перестал звонить. Непослушной рукой Ремин поднял аппарат и взглянул на экран. Пропущенный от Гурского.

Долгое молчание превратилось в длинные гудки. Потом из гудков возник голос Гурского, перекрываемый шелестом и шуршанием:

— Он опять здесь, прямо перед моим домом.

Похоже, Гурскому по-настоящему страшно. У Ремина опять появилось гадкое чувство, что ему смотрят прямо в затылок. Он обернулся, слушая прерывистое дыхание в трубке. У освещенного края лужайки стояла высокая темная фигура, но прежде, чем Ремин успел испугаться, она растворилась, слившись с темнотой или превратившись в нее.

— Успокойся, — сквозь зубы выдавил Ремин. — Это всего лишь призрак. Дома ты в полной безопасности.

Гурский дышал так тяжело и натужно, что Ремин почти чувствовал исходящие из трубки волны горячего воздуха. Потом дыхание пропало и в трубке наступила тишина.

Ремин отложил телефон, понимая, что Гурский больше не позвонит. Тьма за окном стала еще гуще, концентрированнее. Луны не было, фонарь освещал лишь узкий пятачок чуть в стороне от крыльца. Известный и понятный Ремину мир заканчивался за пределами этого пятна, как на средневековых картах обрывался край плоской земли. За этим краем творилось что-то потустороннее: глаза Ремина различали там движения чего-то крупного — возможно, Крылов пытался подобраться ближе. Ремин не думал, как мертвец может оказаться в двух местах одновременно, не думал о том, что случилось с Гурским, он просто смотрел в темноту, надеясь, что зло выйдет из тени и кошмар навсегда закончится, пусть даже вместе с кошмаром закончится и сам Ремин.

Призрак не появлялся, но его присутствие ощущалось повсюду. Ремин выключил фонарь над дверью, и темнота набросилась на него, обволакивая, как вода. Глаза привыкли не сразу; на несколько секунд Ремин почти ослеп, и в одну из этих секунд ему показалось, что темная фигура быстро движется к двери. Он отпрянул в сторону, едва сохранив равновесие, и выставил вперед руки, от страха забыв, что между ним и враждебной тьмой два слоя ударопрочного стекла, но это была лишь аберрация.

В груди закололо, Ремин давно не ощущал такой трудно выносимой боли. Массаж грудной клетки не спас, Ремин медленно опустился на колени, упираясь в стену головой. К боли добавились шум в ушах и пульсация в голове, словно распирающий Ремина страх пытался прорваться наружу, пробив свод черепа. Ремин лег на пол, прижал колени к груди, обхватив их руками. «Это конец», — думал он на удивление спокойно. Шум в голове усилился, Ремину показалось, что в шуме различим звук голоса, делающий боль в груди более сильной, не дающей закрыть глаза. Теперь он ощущал сердце где-то на уровне горла и, повернув голову, чтобы лежать стало удобнее, мельком взглянул на дверь.

На сером прямоугольнике стекла, подсвечиваемом тусклым ночным светом, темнели очертания человеческой фигуры. Тень подняла руку и приложила ладонь к стеклу. Ремину показалось, что стекло прогибается под нечеловеческим натиском, как резиновое. Он зажмурился, сквозь шум в голове услышал треск и звон, и тьма поглотила его.

Очнулся он на полу, с дикой болью в затекшей спине. Солнечный свет заливал гостиную, и Ремин не сразу понял и вспомнил, как он оказался на полу в столь неудобном положении. Грудь больше не болела, остались только покалывающие отголоски. Ремин с трудом поднялся на ноги, опираясь на стену, как калека, и сделал три неуверенных шага к двери. Она была цела, отпечатка ладони не было, хотя Ремин явно помнил, что вчера Крылов трогал стекло. Ремин посмотрел на часы, на работу он уже опоздал, но у него оставалось еще три оплачиваемых дня, когда он мог отсутствовать на рабочем месте.

Еще со вчерашнего дня ему не давала покоя одна мысль, оставлявшая последнюю надежду, маленький шанс зацепиться за ускользающую реальность. Все равно теперь терять ему было нечего. По пути в душ Ремин заметил лежащий на полу телефон и сразу вспомнил о Гурском и о том, чем закончился их вчерашний разговор. Нытье в груди усилилось, но не более. Он взял телефон и с удивлением увидел на включившемся экране два пропущенных звонка от Гурского. Ремин нажал ответный вызов и приложив трубку к уху. Гурский ответил почти сразу, словно держал телефон в руке.

— Ну, как ты? — спросил Гурский.

Ремин даже удивился от того, какое облегчение испытал, услышав знакомый голос.

— Нормально, — ответил он. — В целом.

— Я еле пережил эту ночь, — сказал Гурский. — Думал, он до меня доберется, но что-то ему помешало.

Гурский, такой расчетливый, запрограммированный и математически выверенный, рассуждает о потустороннем, како свершившемся факте.

— Кажется, я тоже его видел, — осторожно сказал Ремин. — Но я не уверен. Может, нас кто-то разыгрывает.

— Кто? Об этом никто не знает. А если бы знал, мы бы уже сидели в СИЗО.