Песах Амнуэль - Искатель, 2019 № 03

— А зачем? — удивился прокурор. — Это внутренняя кухня расследований, до которой высокий суд обычно…

— Да-да, понятно! Но почему сейчас…

— Но, ваша честь, — развел руками прокурор, — об этом надо спросить Айзека. На взгляд обвинения, это нарушение процедуры, и я протестую… Хотя, вообще-то, мне кажется, протестовать в данном случае должен адвокат.

Выпад в сторону адвоката был неожиданным, хотя и логичным. Однако Ковельски не обратил на реплику внимания — он тихо переговаривался с Долговым.

— Гм… — Судья остался недоволен и выпадом прокурора, и тем, что, по сути, обвинитель указал суду на ошибку в ведении дела. — Витгенштейн! — воззвал Бейкер. — Скажите своему…

— Скажите сами, ваша честь, — улыбнулся программист. — Вообще-то я здесь исключительно для устранения возможных багов…

— Возможных… чего?

— Ну, баги — ошибки в работе системы. Вообще-то я не должен вмешиваться в разговор, ваша честь…

— О господи! Хорошо. Вопрос к Айзеку: почему здесь и сейчас оглашаются результаты предварительной экспертизы, уже использованные полицией и прокуратурой — я верно понял? — при составлении обвинительного заключения?

— Потому, ваша честь, — бесстрастно произнес Айзек уставшим голосом Варди, — что результаты предварительной экспертизы имеют непосредственные причинно-следственные связи с результатом доложенной научной экспертизы, и без исследования взаимозависимостей полное экспертное заключение не имеет рационального смысла. Отчет неполон без учета психологической базы. Поэтому научно-техническая экспертиза провела исследование, связанное с онтологической сущностью психологии как науки, и первым заключением стал вывод, что психология в ее нынешнем состоянии наукой не является, поскольку, согласно определению, данному, например, в работе Поппера…

— Ваша честь! — У прокурора все-таки сдали нервы. Скорее всего, и «советник» подсказал, что следует вмешаться именно сейчас, пока Айзек не ударился в рационалистические рассуждения о сути психологии, не имевшие отношения ни к экспертизе, ни к реальности судебного процесса, ни даже просто к здравому смыслу.

— Протестую, ваша честь!

Айзек замолчал на полуслове, и судье показалось, что сидевшая в компьютере душа — или как там еще назвать компьютерную копию — Варди обиженно фыркнула. У эксперта были давние — чисто психологические, кстати, — сложности с Парвеллом, причем только с ним одним из всей прокурорской группы. Внешне оба старались не показывать взаимной неприязни, но судья знал об их отношениях и сейчас искренне был на стороне Парвелла: в самом деле, при чем здесь психология?

— Суд делает перерыв для консультаций, — заявил судья, стукнув по столу молоточком, потому что в зале уже возник шум. — Следующее заседание завтра, в десять часов. Сообщение научно-технического эксперта, — упредил судья неизбежный протест защитника, — будет продолжено завтра.

В зале заговорили, кто-то откровенно смеялся, присяжные потянулись к выходу. Прокурор слушал, что ему шептал «советник», адвокат говорил с Долговым, тот выглядел растерянным и измученным — он не понял, хорошо для него или плохо то, что заседание перенесли. На пользу ему неожиданный афронт Айзека или во вред? Похоже, и адвокат этого еще не оценил.

Судья покинул зал, секретарь проверял запись заседания в компьютерном видеофайле. Прокурор — сейчас, когда заседание формально закончилось и судьи не было в зале, — позволил себе расслабиться и высказать то, что он хотел, но не мог сказать, не навлекая протеста защиты и раздражения судьи:

— Айзек рехнулся. — Прокурор говорил достаточно громко, и Айзек, чьи микрофоны могли улавливать и гораздо более слабые звуки, конечно, услышал каждое слово. — Точно, рехнулся. Психология — не наука? Надо же такое сказать! Чувствуется влияние Варди.

В возбуждении Парвелл не обратил внимания на то, что, подвергая сомнению последнее утверждение Айзека, он отвергает — если быть последовательным — и вывод научно-технической экспертизы. Тот самый вывод, за который обвинение должно держаться всеми руками (четыре человека в команде — восемь рук).

Энди выключил лэптоп, переместив «личность» Айзека на сервер. Айзек запомнил последнее сказанное им слово, с него завтра и продолжит. Если, конечно, не примет иное решение. Консультация? С кем Бейкер собрался консультироваться по вопросу, в котором в городе никто не разбирался лучше, чем сотрудники экспертного отдела, а поскольку Варди в коме, то лучшим консультантом был, конечно, Эндрю Витгенштейн. Во всяком случае, он считал себя таковым. А в том, что психология — не наука, Айзек был, конечно прав. Энди мог объяснить — почему, но его-то судья слушать не станет. С кем же он собирается консультироваться?

Энди перебирал в памяти знакомых. Арнольд? Шноуль?

Зал опустел, и охранник, начав проверку помещения, прикрикнул на Энди, чтобы тот поторапливался.

— Я ничего не понимаю! — кричал доведенный до отчаяния Долгов. — Этот эксперт, черт его дери, эта машина, которой судья > за каким-то чертом дал слово, этот придурок — он за меня или против?

— Он не может быть ни за, ни против, — вклинился в паузу адвокат. — Попытайтесь успокоиться, Владимир…

— Успокоиться? Меня убьют, а вы ничего не делаете, чтобы вытащить меня из этой ловушки! Не убивал я эту сволочь! Все подстроено! Все эти, черт их дери, улики! Все, будь они трижды прокляты, вещественные доказательства!

— Кем? — коротко осведомился Ковельски.

— Откуда мне знать? — Долгов ходил по камере кругами, Ковельски смотрел в записи, которые вел по старинке: отмечал в блокноте все важные обстоятельства, все протесты — собственные и со стороны обвинения. Советы «помощника» Ковельски не записывал — воспринимал так, будто они пришли в голову ему самому, а собственные-то мысли он прекрасно помнил без записей.

— Если вы хотите сменить адвоката, — заявил Ковельски, — то можете это сделать, ваше право, и я даже могу посоветовать, хотя если вы перестали мне доверять, то и к советам моим прислушиваться не будете.

— Нет! — воскликнул Долгов. — Менять защитника! В середине процесса? Разве так можно сделать?

— Если вы имеете в виду законность, то да.

Долгов остановился наконец, толи всхлипнул, толи коротко вздохнул, Ковельски так и не научился отделять эти звуки. Когда Долгов нервничал, а нервничал по понятной причине почти все время, речь его превращалась в сплошной всхлип-вздох.

— Садитесь, Владимир. Когда вы ходите и, не переставая, жалуетесь то ли на жизнь, толи на меня, работать невозможно.

— Меня повесят!

— Сейчас не девятнадцатый век, с чего вы взяли…

— Спасибо, — неожиданно спокойным голосом сказал Долгов. — Спасибо, успокоили. Не повесят, а отравят.