Вячеслав Мусиенко - Три цвета белой собаки

— А отец Ярослав спросил, не мой ли ты мужчина!

Я приподнял брови. Помедлил. Нина вертела на пальце ключи с брелком.

— И что ты ответила?

— Что нет, слава богу!

— Почему же — слава богу? — с напускной обидой спросил я.

— А вот так! — Нина стала поправлять на шее шарф, разглядывая себя в зеркальце автомобиля.

— Но это легко проверить. Или поправить, — слукавил я, потому что знал, как она отреагирует. И она отреагировала так, как надо:

— Ну, нет, давай уже как есть, так лучше. — Умница Нина шутливо погрозила пальцем своему отражению.

На этом мы расцеловались и разъехались восвояси.

Одухотворенный и полный сил, я сел в свою машину, сказав Саше, что едем в «Солнечный луч», и предвкушая тихий элегический вечер на шикарной вилле у реки. Хотелось пить кофе, перебирать прошлое, вспоминать родителей, бабушек-дедушек и представлять, как много хорошего ждет в будущем. В такие вечера тянет рассматривать старые семейные фотоальбомы — с затертыми плюшевыми обложками и непременной камеей на титуле и звонить старым верным друзьям.

И уж точно сегодня обойдется без молодежной женской сборной.

Расчувствовавшись, набрал Оксану, сам не зная, что скажу. Хотелось говорить и слушать нежности. Но гудки шли, а трубку никто не брал. Ладно, значит, не надо нам сейчас общаться, философски подумал.

В отеле я посмотрел в зеркало. Лицо усталое и какое-то озадаченное, несмотря на благодать, снизошедшую на меня в храме. Однако в глубине глаз горит огонь, и это уже хорошо. Я почувствовал аппетит к жизни, и это главный итог дня. К черту Алика и прочую рабочую тягомотину, решим потом. Главное сейчас — чтоб этот огонек в глазах не погас. Я отлично помнил ощущение радостного возбуждения в храме: ехать, немедленно ехать на родину предков!

Подумал, что ужинать не пойду: есть не хочется. Достал из бара пакетик лукового крекера и томатный сок — после огромного куска шоколадного торта в желудке поселилась сладкая истома, которую надо было пригасить. Посидел на террасе, похрустывая крекером и бездумно глядя на воду Днепра.

Уже лежа в кровати, снова набрал Оксану. Телефон отключен.

Вспомнил, что не выпил снотворное, поленился встать — и спустя минуту уснул как убитый.

Без двадцати семь проснулся — открыл глаза, и мгновенно сна как не бывало. Это не было то тревожное пробуждение, когда тебя словно кто-то ударил изнутри в живот, это было резкое, но приятное вхождение во что-то новое и интересное. Я чувствовал себя бодрым и отдохнувшим.

Поднял Сашу, которого оставил ночевать тут же, на вилле.

Утро переливалось ярким солнцем, подсвечивало стены, отражалось в зеркале, плясало зайчиками на поверхности кофе. Я пустил воду в душе на полную мощность, струя ударила в солнечное сплетение, потом в лицо, я, захлебнувшись вспененной, словно газированной, водой, стал отплевываться. В голове всплыла знаменитая фраза Олеши «Он поет по утрам в клозете». Сто лет не перечитывал и не вспоминал, а вот сегодня пришло на ум. Петь не стал, с удовольствием растер себя полотенцем, затем с еще большим удовольствием позавтракал.

Допивая вторую чашку кофе, подумал, что вот такое утро близко к идеальному, чего давненько не случалось. Приподнятое настроение, радостное предвкушение дороги, жизнь моя, в общем — грех жаловаться, а все тревоги от разгулявшихся нервов, не я один такой, вон американцы вообще нация прозака давно, а я только на снотворных сижу, никаких транквилизаторов и антидепрессантов, молодец, Марк, сам справляешься! Эйфорию слегка портило непонятное молчание Оксаны, в глубине души противно шевелилась ревность — словно укусил большое сочное яблоко и увидел внутри, между зернышками, розового червяка. Ну хорошо хоть целого увидел, не половинку. Если Оксана будет молчать и дальше, червяка я съем. Хотя это ведь исключительно вопрос моей реакции, червяка создает мое воображение, не думай, что он в яблоке, кусай на полную силу, пусть сок брызжет на подбородок, наслаждайся жизнью! Но нет — червячок шевелился. И это была цель Оксаны — поселить его туда, в яблоко. Чтоб жизнь медом не казалась.

В девять выехали из города и покатили на Кобеляки. Несмотря на скорость, мне удавалось рассмотреть пейзаж за окном. Удивительно, но мои глаза словно обрели новые опции, а мой мозг после ночи будто перезагрузился. Я замечал детали, острее чувствовал запахи, а краски воспринимал ярче и отчетливей. Как будто разрешение моей внутренней камеры стало мощнее, добавив пикселей жизненной картине.

Вдоль дороги встречались вербы, осиновые деревья, иногда березы. За селами — хвойный подлесок, редко попадались молодые дубки. В селах вдоль дороги в пыли барахтались воробьи и что-то клевали рябые куры, в тени заборов лежали, высунув языки, разморенные мохнатые псы — родственники, что ли? Словно у них один папаша. А, может, так и есть.

Один раз мелькнул пруд с белыми утками.

Жара набирала силу. Я отчетливо видел, как от горячего асфальта вверх поднимаются столбики испарений, сверкающие на солнце, как маленькие стробоскопы. Кондиционер еле тянул.

Стали встречаться женщины в платочках и с корзинками яблок в руках. Я спохватился: так это же они идут после утренней службы и освящения фруктов! Сегодня ведь Яблочный Спас, праздник Преображения Господня. Тут я призадумался: мы с партнерами строили церковь Преображения Господа, вчера мы с Ниной молились в Спасо-Преображенском соборе… Явный знак! Пора преображаться, напросилось на ум, но на небеса не тянет и я далеко не свят. Моментально проявился мой внутренний циник, закрутились стихи Окуджавы:

…Иветта, Лизетта, Мюзетта,

Жанетта, Жоржетта,

Вся жизнь моя вами,

Как солнцем июльским, согрета,

Покуда я с вами,

Клянусь, моя песня не спета…

Солнце было августовское, но смысл от этого не менялся. Я даже немного помурлыкал под нос эту песенку, с удовлетворением отмечая, что настроение становится все лучше и лучше, а мозг никак не хочет переключаться на духовное очищение души и полное покаяние. Во мне бурлила радость жизни, и это мешало раскаяться. Ну и прекрасно, подумал. Вокруг такое буйство сочного лета, такая витальность — в этих яблоках, этих селах, этих курах, этом зное — что каяться это как-то… Грешно. Не радоваться жизни — грешно. Потому что это уныние — не радоваться в такой чудесный день. Придумав этот стройный аргумент против раскаяния, я развеселился.

Мы ехали быстро, между селами жали больше 120 километров, но скорость не чувствовалась. И я по-прежнему рассматривал подробности пейзажа, уже не удивляясь четкости своего зрения.

«На белом коне сидел черноусый всадник и держал пику…»