Вячеслав Мусиенко - Три цвета белой собаки

— Как?! Почему?!

— Сказала: ухожу от вас, пришла пора пожить для себя, — пожала плечами Лиза.

Если бы я не сидел, наверное, упал бы. Хорошо, что принятые ранее лекарства немного обуздывали мои нервы.

— С подругой теперь живет, у той дом тут неподалеку, — сообщила дочка.

После экспериментов деда Луки я думал, что меня уже ничем нельзя удивить, однако ошибся.

— К-к-к… Как это живет с подругой? — От неожиданности я стал заикаться.

— Простым каком! — разозлилась Лиза. — Живут вдвоем, та развелась с мужем, сына отправила в Штаты на учебу, и с мамой теперь они… Сад у нее красивый, ухоженный, и дом поболе нашего!

Даже в такой момент Лиза сравнивала, у кого что круче.

— А ты уверена, что «живут»? В смысле, что у них отношения?!

— Абсолютно! — беспощадно заявила дочь. — Мама позвала нас на ужин всех в «Тандыр», сама пришла с этой Татьяной, так та ее обнимала и целовала, не стесняясь никого!

— Вот как? — Я окончательно растерялся.

— В любви ей признавалась: «Анечка, я люблю тебя! Только я одна!» — В голосе Лизы послышались слезы.

У меня потемнело в глазах, подкатила дурнота.

Спас меня Вячеслав, потянув настойчиво за руку:

— Дедушка, ну пошли уже гулять на луг, пошли! Нас там трясогузка ждет, помнишь?

И я пошел, стараясь ни о ком и ни о чем не думать, кроме трясогузки, которая всегда ждет нас с внуком где-то на лугу.

— Я знал, что ты еще придешь, — прошептал, отмечая, что могу двигаться. Раньше, когда появлялась лярва, на меня нападал паралич. Сейчас же все в порядке. Разве что щекотно в ребрах — там, где чувствую ее ноги.

Она, как обычно, сидела у меня на груди. Но ее поза — единственное, что было как обычно. Да еще время то же, половина пятого утра. Все остальное было совершенно другим. Сильная полнотелая лярва превратилась в высохшую анорексичку. Костлявые ноги безвольно касались моего тела. Жалкие груди уныло болтались на запавшем морщинистом животе.

А самое поразительное — лярва заговорила:

— Прощай, я ухожу. — Лица ее по-прежнему не рассмотреть, его скрывали то ли волосы, то ли тень. Голос мало напоминал человеческий: шелест, скрежет, так говорят механические куклы старого образца.

Как вести себя с ней? Страха не было, сердце, рванувшееся было вскачь, быстро успокоилось. Я ровно дышал и рассматривал иссушенные груди, которые находились прямо перед моими глазами. Принюхался: несмотря на отвратительный вид, от лярвы пахло приятно — сушеный мох, скошенное сено.

— А раньше зачем приходила? — Голос мой все-таки дрогнул: не каждый день, вернее ночь, приходится вести беседы с сущностями из параллельного мира.

— Не понял до сих пор? — Лярва пошевелилась. — Кормиться к тебе приходила. Вкусный ты был.

— А сейчас невкусный?

— Сейчас ты без вкуса. Ты чистый лист. Пустота. Нечем в тебе поживиться. Ухожу.

— Скатертью дорога, — осмелел я. И тут же пожалел. Острой сухой коленкой лярва уперлась мне в грудь:

— Я ведь вернусь. Как только появится еда для меня — жди в гости. Не забывай!

Она наклонилась ко мне, и я снова испытал до жути знакомое оцепенение: парализованный, не мог ни пошевелиться, ни слова сказать. В страхе я замычал, проклиная собственную тупость. Нашел кого дразнить! Внезапно навалившуюся сонливость я воспринял как величайшую благодать.

Около семи очнулся. Голова была тяжелой. Приснилось? Однако в комнате явственно пахло сушеным мхом и скошенным сеном, да я и так знал, что лярва недавно была здесь. Пошлепал босыми ногами на кухню и по дороге замер, увидев себя в зеркале. Почудилось, что отражение мое — нечеткое, расплывчатое, дрожащее, как заставка на неисправном компьютере. Испуганно включил свет, подскочил к зеркалу. Физиономия тревожная, однако я вполне нормальный. С четкими контурами.

«На мен я пристально смотрел пес»

Выпил воды и отчетливо осознал, что хочу немедленно увидеть Луку. Нулевая отметка, в которой я оказался, радовала и тревожила одновременно. Если я все правильно понял, то, проведя ревизию своего прошлого и настоящего, я остался один. Ушло чувство вины. Исчезла неопределенность. Рассеялись сомнения. Я разобрался со всем, что меня мучило. Я законопатил пробоины, сквозь которые утекала энергия. Лярва сказала, ей больше нечего жрать — очень хорошо, значит, я действительно избавился от страхов и сожалений.

Но что дальше? Дед Лука напутствовал: «жить да радоваться». Легко сказать. С чего мне начать? Чем заполнять чистый лист?

В лихорадочном порыве набрал водителя.

— Саша, давай ко мне, едем в Бутенки!

Если Саша и удивился, то виду не подал.

— Вы ко мне? — От хаты, приложив руку козырьком к глазам, шел дед Лука.

— Лука! Это я, забыл у вас спросить кое-что! — Я взялся рукой за калитку, но старик не спешил отворять, настороженно глядел на меня.

— А вы кто будете? Откуда меня знаете? — Темные глаза были чужими.

Меня пробрала дрожь. Не веря своим ушам, громко сказал:

— Это же я, Марк! Марк Гладкохатый!

Старик внимательно изучал мое лицо. Нет, так убедительно притворяться он не может. Лука смотрит на меня, будто впервые видит. Я беспомощно оглянулся на машину, словно Саша мог чем-то помочь, и, волнуясь, спросил:

— Вы меня совсем не помните? — Что-то меня удерживало от напоминания: да я же у вас был недавно!

— Как я могу вас помнить, если впервые вас вижу, — заявил дед. — А что вы хотели?

— Я… Тут где-то хутор моих предков… — непослушными губами начал я. И внезапно спросил: — А у вас тут кино часом не снимают? Мы только что казака на коне видели, и волк с ними.

В глазах деда Луки промелькнуло странное выражение — не то удивление, не то удовлетворение.

— Вот оно что… Волк, говорите? Ну что ж, пойдем в дом, водичкой из колодца угощу, вкусная водичка.

Старик отворил калитку, я пошел к хате. За спиной звякнула цепь.

Я резко обернулся. На меня пристально смотрел пес.

Белый, без единого пятнышка.