Вячеслав Мусиенко - Три цвета белой собаки

— Так это же равновесие — когда нет перевеса, это же хорошее состояние.

— Равновесие — это когда ты в жизни то вверх, то вниз, а в жизни всегда так и бывает. Когда ты раскачиваешься и радуешься этим качелькам. А стоять на месте и не двигаться — это закисать, разве не так?

— Погодите-погодите, как же я пойму, в какую сторону досточку наклонить?

— Так вот же самый главный секрет! — Лука всплеснул руками. — Никак ты влиять на это не можешь! Только чувствовать можешь — твоя это судьба или нет. Если не твоя — и лярвы будут донимать, и нервы шалить. А если твоя — радость появится. Много у тебя радостей в жизни сейчас?

Подумал. Сразу вспомнилась прогулка с внуком и трясогузка на тропинке. Сын, с которым давно не виделись — играть с ним радость. Скандал с Аликом и Малышевым — радость от того, что разобрались с тяжелой ситуацией. Хотя нет, какая же это радость. Облегчение — да. Кусок шоколадного торта после тяжелого дня — радость? Или все-таки просьба организма поднять уровень глюкозы и реакция на торт — банальная биохимия? Секс? Из того же разряда — давно уже биохимия, даже с Оксаной. Вот и все, пожалуй. Если быть честным.

— Мало, Лука, мало. — И меня отпустило. Дрожь унялась, появилось какое-то отчаянное спокойствие. Что я теряю, в конце концов? Я снова потянулся к наливке:

— Я готов к… путешествию.

— Воля твоя, — откликнулся дед. И пододвинул мне наливку.

Я взял стакан и выпил. Семь глотков, отметил механически — а мне сегодня налили щедрую порцию. В голове зашумело. Вспомнил, как впервые попробовал абсент — хлебнул от души, и крепкий напиток сразу же оглушил меня. Прислушался к ощущениям: нет, сейчас я не оглушен, скорее наоборот — включились какие-то дополнительные опции, какой-то эффект 3D. Еще чуть-чуть — и я открою в себе паранормальные способности вроде чтения мыслей или понимания языка животных. Во мне словно что-то накапливалось — стремительно и бесповоротно. Было слегка тревожно.

— Пойдем, приляжешь. — Дед Лука наблюдал за мной.

Я поднялся со стула, приготовившись к головокружению, однако все было в порядке. Твердым шагом прошел в комнату, лег на диван. Тревога ушла, стало смешно: вот сейчас старик голосом анестезиолога прикажет считать от десяти до одного. Он мягко погладил меня по голове и успокаивающе сказал:

— Все получится, сынок.

Я ему поверил, и меня тут же утащило в воронку, мерцающую, как ночной город с высоты птичьего полета.

Очнулся. Не открывая глаз, потянул носом. Пахло дымом. Открыл глаза. Я сижу на летней площадке какого-то заведения. Осторожно повернул голову, осмотрелся. Так, это придорожный ресторан, вон за деревьями видна трасса, а по ту сторону — село, и на улице тлеют костры из опавших листьев. Сизый дым тянулся от дома к дому, переползал через шоссе, окутывал террасу ресторанчика горьковатым ароматом октября.

Поздняя осень пахнет сожалением, подумал я. Интересно, кто-нибудь придумал аромат с таким названием? (Простите, как называется ваш парфюм? — Regret. — Очень красиво!) «Сожаление» пахло бы утренней изморосью, сожженными листьями, перезревшими яблоками, лежащими кучей в саду. А еще в этом парфюме обязательно должен чувствоваться легкий запах дамского перегара. Он не такой вульгарный, как мужской, состоит из нот кисловатого брюта, пахучего кальвадоса и зрелого бургундского. И, конечно же, фруктовой жвачки, придающей женскому перегару стыдливость и то самое сожаление.

Стоп, а откуда я знаю, что октябрь? И при чем тут перегар со жвачкой? Внезапно я все узнал: и ресторан, и костры, и запахи. Марина! Это же тот самый ресторан, в котором пять лет назад она ошеломила меня новостью! Та-ак, а как же я тут оказался? Что было до этого?

Час назад я подъехал к клинике. Марина, как всегда, уже ждала у ворот, легко запрыгнула в машину, улыбнулась. Чмокнул ее в щеку — ее губы ловко увернулись от моих, и спустя мгновение стало ясно почему: по салону поплыл перегар, от запаха клубничной жвачки ставший еще очевиднее. Ничего не сказал — да и что тут скажешь? Захочет — сама расскажет, где это вчера так хорошо оторвалась. Искусный макияж не скрывал зеленовато-серую кожу лица и набухшие мешки под глазами. Марина отогнула зеркальце, посмотрела на себя, вертя головой влево-вправо, затем со вздохом вернула зеркало на место и достала из сумки солнцезащитные очки со словами: «Прошу тебя, поехали куда-нибудь за город».

Все это — клинику, Марину и зеркальце — я помнил так отчетливо, словно это действительно было час назад. А ведь прошло пять лет. Вдруг я сообразил: а ведь так и есть. Я нахожусь в том же времени, что и тогда. И я не вспоминаю, а живу — живу в той ситуации, в тех обстоятельствах. И сейчас я действительно сижу на террасе ресторана, и пяти лет как не бывало, и через минуту из дамской комнаты появится Марина. А что, если она будет не такой, как тогда? Старше на пять лет или какой-то другой? И что будет, если я признаюсь, что я из будущего? Да и вообще, вдруг она увидит, что я — это не совсем я? То есть это не тот я, что тогда? А, может, я сейчас моложе на пять лет? Посмотрел, что на мне надето — вот и куртка кожаная на мне из того времени, я ее уже не ношу, и джинсы, и кроссовки, которые я давно уже выбросил. Джинсы навели на мысль о пятнице. Точно, была же пятница — тогда, а сейчас? Не спрашивать же, как в фантастическом кино, у официанта, какой сейчас день и год! Полез в карман — телефонов нет, спасибо, хоть бумажник на месте. Открыл — деньги и кредитки есть.

Мысли трепыхались в голове, как птицы в силках, царапали мою бедную голову изнутри острыми коготками, раздирали мозг, мешали думать. Меньше думай, Марк, приказал сам себе. Будь что будет. Жаль, зеркальца у меня с собой нет. Я схватил со стола хромированную пепельницу и стал изучать свое отражение. Вроде не помолодел. Вот и морщины на лбу, и горький залом у рта — что Марина скажет? Я похолодел.

— Что вы делаете? — Марина незаметно появилась у столика и с любопытством смотрела на меня. Я быстро поставил пепельницу на стол и пробормотал:

— Да вот, в глаз что-то попало, смотрел.

— Давайте гляну. — Я в ужасе замотал головой, но Марина уже подошла, наклонилась, взяла мою голову в руки и стала внимательно изучать глаз. Я заерзал. Вот сейчас она воскликнет что-то вроде «Что с вами случилось, Марк?! Вы постарели!» и убежит. Но Марина, кажется, ничего не замечала. Дышала на меня своей фруктовой жвачкой и оттягивала веко вверх-вниз. Отстранилась, села на стул, сказала, борясь с зевком:

— Все в порядке, там ничего нет. Может, надуло просто. Если будет болеть, купите капли, я скажу какие.

Я приободрился. Марина ничего не замечала! Она выглядела в точности как тогда — тот же элегантный двубортный тренч песочного цвета, те же лакированные сапоги «под крокодила», которые с тренчем совершенно не вязались, но непостижимым образом все это вместе смотрелось стильно.