Вячеслав Мусиенко - Три цвета белой собаки

— А ты знаешь, Ева отлично пишет!

— Где же она пишет? — поинтересовался я.

— Как, она разве не говорила тебе? Ведет колонки в одном издании Вашингтона!

Ева вышла из ванной, взяла трубку и ушла в другую комнату. Затем вернулась и, стянув с головы полотенце, произнесла:

— Дэни поверил в меня, в мой талант и помог устроиться колумнисткой в одну редакцию.

— О чем же ты пишешь? — Мне стало смешно, что богатая женщина, имеющая нефтяной бизнес, с такой гордостью говорит о своей колонке в американской газете.

Она уловила скепсис, сухо произнесла:

— Да так… Обо всем. Тебе будет неинтересно.

— А Дэни, значит, интересно! — вскипел я.

— Марк, ты что, ревнуешь? — расхохоталась Ева так искренне, что у меня отлегло от сердца. — Дэни всего-навсего мой приятель, и самое привлекательное для меня в нем — его профессия, больше ничего!

Наши отношения длились четыре года — начались в Питере, завершились в Лондоне. После того случая, когда Ева вечером сделала мне предложение, а утром словно забыла о нем, я ездил к ней еще четыре раза.

А потом Ева вышла замуж за Дэни и уехала в Вашингтон.

— Поздравь нас, Марк! — кричали они наперебой в трубку, когда у них родился сын. Я тоже кричал что-то жизнеутверждающее, пообещал немедленно выпить шампанского, однако, нажав кнопку отбоя, налил полстакана виски, сел в кресло и задумался. Почему она не повторила свое приглашение тем далеким летним утром? Как сложилась бы наша жизнь, если бы я не ждал от нее повторного предложения, а сам сказал, что решил остаться навсегда? Эта история под названием «Второго раза может и не быть» не давала мне покоя. Сладкая притягательность несбывшегося — завтраков в ресторанчиках Мэйфер, веселого рыжего спаниеля, благополучной и оттого незаметной совместной старости в особняке Лондона — мучила, часто не давая заснуть, укоряя насмешливым «Ну что же ты, ну как же ты все проворонил, а счастье было так возможно…».

Не проворонил! Я ничего не проворонил! У нее был другой. Она взвешивала, прикидывала, с кем ей дальше жить, спать, заводить рыжего спаниеля и благополучно стареть, и она выбрала не тебя, Марк. Только и всего. Вот тебе и ответ.

— С кем это ты говоришь? Кого ты не проворонил? — Я медленно повернул голову и посмотрел на деда. Он с любопытством повторил: — Кого ты не проворонил, а?

— Себя, Лука! Себя! — Я еле удержался, чтобы не заключить старика в объятия.

— Ну, вижу, удачно ты в прошлое прогулялся, — усмехнулся Лука и предложил: — Давай, может, поешь чего-нибудь, а потом продолжишь?

Однако я вошел во вкус.

— Лука, давайте я еще раз выпью наливку, а потом уже сделаем перерыв, о’кей?

— О’кей, — покладисто откликнулся он.

Я прислушался к себе и понял, что в этот раз совершенно не представляю, где окажусь и с кем встречусь. Ну что ж, тем интересней.

От обрушившегося на меня в один миг грохота и холода я инстинктивно вжал голову в плечи. Холод именно что обрушился: тело словно обдавало ледяными волнами. Я попробовал открыть глаза и от приступа головокружения испытал такую дурноту, что быстро зажмурился снова. В глазах плясали разноцветные круги, в ушах стоял противный звон, желудок выворачивали наизнанку чьи-то безжалостные руки. Вдобавок раскалывалась голова, а сердце частило так, словно я беспробудно пил неделю. Я испугался. Неужели отравился наливкой? А вдруг старый ведьмак специально разрешил мне пить сколько угодно грушевки, зная, что живым я от него не выберусь?

Страх парализовал, сердце застучало так, что стало больно дышать. Я судорожно стал хватать ртом воздух, ощущая странный привкус соли и металла, как будто глотаю кровь. Мое тело кто-то подбрасывал и швырял о стены, но кто? Кто этот невероятной силы садист, задавшийся целью расплющить меня, отбить, словно котлету? И за что? Я застонал. Лука, почему? Почему вы не предупредили меня, дурака, что наливка ваша опасна, что надо и тут знать меру, иначе отравишься своими воспоминаниями?

Сквозь непонятный грохот ухо уловило протяжный стон — кто-то откликнулся на мой скулеж. Я взялся за голову, уперся мизинцами обеих рук в веки и подтянул вверх, к бровям. Взгляд уткнулся во что-то похожее на окно, но с углами сглаженными, как аквариум, и в этом окне блестели брызги воды. Пару секунд я тупо смотрел, как в стекле мелькают то серые тучи, то серые волны, а потом, смутно догадываясь, куда попал, и испытывая от этой догадки колоссальное облегчение, попытался встать на ноги. Меня немедленно швырнуло о стенку, я больно ударился, прикусил губу — видимо, не в первый раз, и, совершенно счастливый, сполз на пол. Дед Лука, простите, беру свои слова обратно. Наливка тут ни при чем.

Я находился в каюте бывшего советского исследовательского гидрографического судна «Григорий Михеев», которое храбро сражалось со штормом в проливе Дрейка где-то между Огненной Землей и Антарктидой.

А коли так, значит, где-то тут валяется в отключке Даша — моя подружка и компаньонка по путешествиям, в том числе и таким экстремальным, как это. Смотаться в Аргентину, Чили, а затем через пролив в Антарктиду — эта идея привела ее в восторг. Нас не испугало даже то, что пролив Дрейка называют форточкой множества ветров и кладбищем множества кораблей; даже то, что это самый опасный морской путь в мире, потому что тут штормит практически каждый день, и штормит не по-детски! А единственный месяц в году, когда можно хотя бы с относительной безопасностью проскочить пролив, — ноябрь. Мы и отправились сюда в ноябре. Дашка такая же жадная до острых ощущений, как и я. Правда, шторм в проливе Дрейка — это по шкале остроты ощущений, пожалуй, на верхней строчке.

Придерживая голову, внутри которой, казалось, перекатывались волны Тихого и Атлантического океанов вместе взятых, я встал на четвереньки и осторожно пополз. Вот уж сыграла со мной шутку грушевка деда Луки! Это же надо — оказаться именно здесь и сейчас, во время мощного шторма! Нельзя было перенести меня днем раньше в какой-нибудь аргентинский ресторанчик, а?

Пол перед глазами выгнулся, вздыбился и ухнул вниз. Я лег лицом на пол, раскинул руки и ноги в позе морской звезды. Рядом раздался тихий стон. Встал снова на четвереньки и подполз к ближайшей койке. Там, скрючившись, лежала Даша. Глаза закрыты, спутанные волосы прилипли к влажному от пота лбу. Кожа нездорово желтая, с зеленоватым отливом на висках, губы коричневые. На полу валяется скомканное полотенце, под боком Даши — еще одно.

Я поморщился от затхлого запаха в каюте. Да, в том ноябре 1999-го пролив Дрейка показался Даше последним днем жизни. Она напилась всевозможных таблеток от укачивания, однако ничего не помогало, она очень страдала. Я чувствовал себя тоже паршиво, хотя и не так ужасно, как она. Дашу тошнило, я вытирал ее влажными полотенцами. Позже, когда шторм закончился и мы немного пришли в себя, Даша призналась: «Слушай, я и впрямь думала, что мне конец. Так погано еще никогда в жизни себя не чувствовала».