Марина Болдова - Рубины для пяти сестер

— А что за повод? — спросил Григорий, понизив голос почти до шепота.

— Это их семейное. Потом все узнаешь, — отмахнулся Соколов, переворачивая шампуры…

Валентина Николаевна из открытого окна кухни с удовольствием наблюдала за довольно слаженной суетой мужчин у мангала. Но, заметив, как испортилось настроение дочери после короткого разговора с ними, немного расстроилась.

— Бабулечка Валя! — Марго тихо подошла к ней и поцеловала в щеку.

— Ох, солнышко мое! — отвернулась она от окошка, обнимая внучатую племянницу. — Бабушку-то где потеряли?

— Ну… не захотела она! И слава богу, посидим спокойно!

— Не надо так, Маргоша! — строго одернула ее Валентина Николаевна. На самом деле, она давно не удивлялась, почему родные внуки так не любят ее сестру — у Анны редко находилось доброе слово не только для посторонних, но и для собственных дочери и внуков.

С тех пор как Анна, изгнанная мужем из дома за измену, вернулась и поселилась в своей бывшей квартире, Валентина Николаевна не находила покоя. Ей было до слез жаль Лялю, вынужденную жить с матерью и бабушкой. Деда как бы и не было — тот с утра до вечера сидел взаперти в своем кабинете, сочиняя мемуары. Обе родственницы относились к Ляле с равнодушием, часто ссорясь и не замечая ее присутствия. Разница между ними была лишь в том, что бабушка была более ответственным воспитателем. Ляле от этого жилось не легче — требования бабушки она должна была выполнять неукоснительно, ее собственное мнение ту не интересовало. Валентина Николаевна издали наблюдала за Лялей, у которой отняли детство, наполненное искренней любовью отца и няни, с болью и жалостью. В глазах тринадцатилетнего ребенка была такая взрослая мудрость, что это пугало тетушку. После смерти няни Нюши Ляля словно осиротела окончательно.

В конце концов, Анна, в очередной раз устраивая свою личную жизнь, переехала к своему новому «мужу», позабыв на время и о Ляле, и о немолодых родителях. Ляля осталась одна, когда исполнилось восемнадцать. Один за другим умерли бабушка и дед. Но долго жить в одиночестве ей не пришлось. Анна, которую выставил за дверь не выдержавший ее характера избранник, вернулась домой, к дочери. О том, какую роль она сыграла в судьбе Ляли в самые сложные моменты жизни, Валентина Николаевна вспоминала с содроганием. И сейчас она дочери не помощница, и хорошая бабушка из нее тоже не получилась…

— Маргоша, почему твой брат не приехал?

— Кир со своей девушкой уехали к ней в деревню, куда-то в Оренбургскую область.

— Как девушка-то у него, хорошенькая?

— Не знаю… кто ее видел?

— Никто! — ответила дочери вошедшая на кухню Ляля, обнимая Валентину Николаевну. — Здравствуй, родная! Кир сказал «не париться»!

— Ну и ладно. Взрослый мальчик, разберется сам. Оренбургская область, говорите… Там, в Беляевке, когда-то было имение наших предков! Только оно сгорело!

— Да, точно! Кир же в Беляевку и поехал. — Ляля задумалась. — Интересно было бы туда наведаться.

— Да, девочки, неплохо бы. — Валентина Николаевна тихо вздохнула. Ее мать Наталья Афанасьевна мечтала побывать в родных местах. Она рассказывала ей, что последний раз видела свой дом горящим в тот день семнадцатого года, когда они бежали в Петербург. И еще она очень хотела разыскать своих старших сестер Зою и Антонину. Муж Валентины Николаевны посылал запросы в Польшу, в Хойну. Но ответ всегда был один — угнаны фашистами в концлагерь. Дальнейшая судьба Зои и Михаила Каца и их сына Даниила неизвестна. Адреса последнего места жительства Антонины Печенкиной у них не было, в Гренобле та жила на съемной квартире и письма получала на почтамте…

— Обалдеть, как вкусно! Сашка, я тебе все прощу за такое удовольствие! — Галина, любительница шашлыка, обожала замаринованное им мясо.

— И какие же грехи ты мне собралась отпускать, святая ты наша? — насмешливо спросил он.

— А то ты не знаешь! — сердито ответила та.

Они сидели в тени раскидистого дуба на старом одеяле и ели шашлык прямо с шампуров.

— Галка, не говори загадками, знаешь ведь, не люблю. — Сашка насторожился и отложил пустой шампур на тарелку.

— Да знаю, потерпишь. Дай дожевать, потом я с тобой поговорю!

— Ого, кажется, надо мной навис суд праведный, — пробурчал он в ответ, понимая, что от объяснений с сестрой жены не уйти.

Он, Соколов, редко выползающий из своей скорлупы, сам того не замечая, с Галиной мог говорить обо всем. Более надежного друга у него не было. Даже ее мужу, своему другу Юрке Голованову рассказать мог далеко не все — не понял бы тот. А Галка могла двумя-тремя фразами разложить любую проблему по полочкам. Он всерьез никогда не обижался на резкость, с какой она порой высказывала свое мнение, твердо признавая справедливость ее суждений. А еще он доверял ее интуиции. Сейчас ему было худо. Худо оттого, что не понимал, что происходит у них с Лялей. Они не ссорились, нет. Но в редких спорах она быстро и равнодушно соглашалась с ним, скользяще отводила глаза и уходила. Это страшно пугало — он привык к резким ответам, попыткам «отесать» его, не привыкшего ко всяким политесам мужлана. Она больше не называла его «бесчувственным бревном». Она не говорила ничего. И Сашка испугался, что теперь ей все равно, какой он. Похоже, он ей никакой больше нужен — ни воспитанный, ни мужиковатый. Когда-то он завидовал Юрке, что того никто не пытается «облагородить», ни теща, ни жена. Они его принимали таким, какой есть. Позже, когда наконец понял разницу меж собой и Головановым, успокоился. Юрка от рождения принадлежал к тому кругу, о котором ему все время напоминала теща Анна Андреевна. А он, Соколов, как ни старайся, навсегда останется «за кругом». Именно Галка тогда объяснила ему все это, весело подтрунивая над его потугами стать «своим». «Ты, Соколов, лучше бы оставался собой, чем тратить время на эти игры. Поверь, на самом деле Ляльке все равно, умеешь ли ты целовать ручки дамам и вести умные разговоры. Она тебя просто любит. А воспитывает по инерции, заметь, только после очередного посещения Анны Андреевны. Научись различать, где говорит она, а где из нее „лезет“ матушка. И тебе сразу станет легче. Ну не родился ты в семье юристов, как Голованов, зато твоя мама любила тебя, и неважно, соответствовал ли ты чему-то там! Лялька всегда мне говорила, что, если бы не твои родители, царство им небесное, ваши дети не знали бы, что такое бабушка и дедушка. А ты бы лучше попытался понять жену. Что ты о ней знаешь? О ее детстве, например?» — вдруг поставила она его тогда в тупик своим вопросом. Они сидели часа три под этим же деревом, и он с жадностью слушал ее, ловя каждое слово. Она рассказала ему все, доведя его до отчаяния и глубокого стыда. Он, самонадеянный дурак, никогда не расспрашивал Ляльку о жизни до встречи с ним, однажды отрубив желание той поделиться с ним накопленной болью одной фразой: «Мне неинтересно, с кем и как ты жила раньше, давай больше к этой теме не возвращаться». Он-то имел в виду лишь ее ухажеров, которых у Ляли всегда было полно! А она, видно, поняла, что ее прошлое его не волнует. И замолчала. Если б не Галка, он бы так ничего и не узнал…