Евгения Михайлова - Струны черной души

Я никогда в жизни не теряла сознание — ни от боли, ни от страданий, ни от страха. Потому долго не могла понять, куда я провалилась, почему не могу выбраться из темноты, почему сердце лежит мертвым грузом, не дает вздохнуть. И почему Сережа с таким перепуганным видом обкладывает меня мокрыми полотенцами, пытается трясти, делать массаж. Вот схватил телефон…

— Не нужно звонить, — получилось у меня прошептать. — Я сейчас. Уже нормально.

— Как же ты меня перепугала, — бросился ко мне Сергей. — Что же ты творишь! Больше ни за что не дам тебе слушать записи. Это просто свидетели. Это просто идиоты. Из этого ничего не вытекает, кроме характеристики того, кто говорит. Ты это понимаешь? Кто-то из твоих знакомых может быть убийцей, вот и все, чем я занимаюсь.

— Я все понимаю, даже не сомневайся. Но вот один человек на земле допустил, что я могла убить свою дочь. И этот бред начинает жить самостоятельной жизнью. Он в какой-то степени окажется правдой скорее всего. Я не справилась с главной задачей — защитить свое дитя. В чем-то вся мерзость, которую она предположила, — правда. И мне с этим как-то выжить… почти невозможно.

Сережа повернулся, вышел на кухню, вернулся с сигаретой в зубах. Сказал серьезно, как не говорил еще никогда:

— Слушай меня, Маргарита. Ни у кого на свете нет возможности защитить от всего своих детей. Тем более от смерти. Нет такой силы. Ни у львицы, ни у тигрицы, ни у волчицы. А ты просто женщина. Но не баба и не тряпка. Соберись. Вот почему я рядом. С чем-то справимся. А теперь послушай главное. Не хотел тебе говорить до прослушивания записи. Твой муж Анатолий принял на работу Тамару Сотникову по очень настойчивой рекомендации своего бывшего сокурсника, ныне сотрудника Министерства иностранных дел Антона Гришина. Просьба есть только в личной почте Анатолия. Сейчас покажу. Гришин пишет, что эта добрая женщина, прекрасный человек и отличный специалист, — его подруга детства, сидели за одной партой, оказалась в большой беде после смерти мужа, за которым она долго ухаживала, из-за чего и потеряла работу в хорошей клинике.

Я прочитала эту переписку, с недоумением увидела мгновенный и короткий ответ Анатолия:

«Хорошо. Пусть приступает завтра».

У нас было место, но он никого не брал так быстро.

Видимо, мужу уже все было безразлично.

— Ну, и что? — спросила я у Сергея.

— То, что Гришин никогда не сидел с Сотниковой за одной партой. Вряд ли они давно знакомы, если знакомы вообще. У нее был один гражданский муж, с которым они разъехались по обоюдному согласию. Он не собирается умирать. Правда лишь в том, что она работала в нормальной клинике. И уволилась из нее по собственному желанию в тот день, когда твой муж написал: «Пусть приступает завтра».

Черт, эти дебри все гуще.

А мне уже не в любую минуту кажется, что я хочу правды.

Все отчетливее и больнее понимание: правда — это груз, который не сбросишь. Правда — это меч, от которого не увернешься.

В сплошной ленте мутных дней и ночей, из которой я вырывала часы для полного провала в глубокий сон, почти кому, я ощущала лишь одно: смертельную усталость.

Она настигла меня именно сейчас, через большой промежуток времени после того, как меня распяли на кресте правосудия, после смрадного застенка с истязанием тела и сожжением души, после возвращения и попыток преодоления на грани принудительного воскрешения.

Для того чтобы споткнуться о пылинку под ногами, для того чтобы почувствовать отвращение к собственной отравленной крови, хватило пары чужих фраз, звука враждебного голоса, холодных прикосновений к горящей ране моего прошлого.

Я ничего не хотела и ждала только самых ужасных открытий и лихих поворотов.

Я изо всех сил заставляла себя оставаться в рамках созерцателя, но все мои мышцы, начиная с главной — мозга, стремились только к радикальному покою — к летаргии, атрофии…

Хотела ли я умереть?

Я знала лишь одно: здоровое сердце бьется ровно, а если придет убийца, — во мне не будет ни страха, ни надежды, ни желания задержаться. Просто приму все. Существует только жизнь или ее подобие. Смерть увидят другие, не ты.

Кстати или некстати, прилетело по почте следующее задание от Игоря.

Нужен текст для выступления Кости перед большой молодежной аудиторией.

«Твой первый текст, — писал Игорь, — имеет сумасшедший успех. Постарайся развить мотивы искренности и отваги. Одно дело напечатать, другое дело — говорить, глядя людям в глаза. Зарази его самого своим вдохновением. Прилагаю новые снимки, старались по твоим пожеланиям. Вроде получилось настроение. Жду».

Я открыла ссылку с новыми изображениями моего козла, увеличила каждый снимок по очереди, выбрала один, распечатала, поставила к стенке.

Да, явно лучше.

Глаза ему не увеличили и не подвели, как для плаката «Не проходи мимо: пой с нами!».

Наоборот, лицо не так резко, все смягчили, облагородили, взгляд не прямо в объектив, а вдаль, задумчивый такой, если не мудрый, то, во всяком случае, что-то понимающий взгляд.

Я кивнула ему и сказала: «Поехали. Я сейчас».

Вышла на кухню, сделала себе очень крепкий кофе, вернулась с кружкой и приступила:

«Мне немного страшно смотреть вам глаза, — сказал мой Костя пытливым студентам. — Я, наверное, слишком далеко ушел от вашего прекрасного возраста отчаянной потребности в правде. От вашей уверенности в том, что справедливость непременно должна торжествовать. Я во время своего пути успел узнать, что правда — не товар, что она слишком бесценна и потому способна обрушить покой и благополучие многих. И эти многие будут с ней всегда бороться. Я успел убедиться в том, что ее носитель — всегда враг для тех, кто делает деньги и творит преступления в тишине. И что справедливость никому ничего не должна. Она не придет сама, по вашему или моему желанию. Просто так не придет. Я здесь, чтобы попросить вас: поверьте, я просто стараюсь. Я просто готов посвятить свою жизнь самым неудобным, тяжелым вещам. Они стоят больше моей жизни».

Дальше мой Костя перешел к самым громким и скандальным сюжетам, о которых я прочитала в соцсетях.

Он сделал ряд сногсшибательных версий, вышел на прямые разоблачения. Дал грамотную справку о существующих законах и требованиях к официальному правосудию. Не умничал, не поучал, не грозил расправой и не раздавал милости преступникам в случае своего прихода к власти.

«Власть, — сказал Костя, — это одно право: первым подчиняться закону, и только ему».

Я уложилась в заданный размер, оставила Косте время для ответов на вопросы.

Отправляя работу, написала Игорю: «Ответы на вопросы лучше сократить до минимума. Пусть не тратит ИХ время на пустую болтовню. Самое важное для них и для НЕГО САМОГО — это самообразование. Образованный человек и человек с дипломом — разные вещи. Это я о том, что он скажет экспромтом перед тем, как свалить».