Наталья Александрова - Ночное солнце

– Ну, здравствуй, Стукалов! – проговорил слепой, и его рука продолжила ощупывать лицо босса, как паук ощупывает свою добычу, переползала с подбородка на щеки и лоб.

И тут Стукалов понял, кого напоминают его охранники, неподвижно стоящие за решеткой.

Не обезьян в зоопарке – те резвятся, передразнивая посетителей.

Нет, они напоминают парализованных ядом, обездвиженных мух, попавших в тенета ядовитого паука и сохраненных им как запас провизии.

Стукалов сжался, боясь лишний раз пошевелиться. Ему почудилось, что рука слепого ощупывает не только его лицо – она проникла в его голову, в его мозг, в его мысли, она копается в них, ощупывает их с брезгливым любопытством.

Наконец слепой отдернул руку, точнее, она сама вернулась на подлокотник инвалидного кресла, как ловчий сокол возвращается на рукавицу хозяина.

– Что ж ты, Стукалов! – проговорил слепой. – Подвел своих хозяев, не справился…

Стукалов хотел ответить, но язык ему не повиновался. Не повиновались ему ни руки, ни ноги. Он не мог пошевелить ни одним мускулом, даже пальцем или мышцами лица, он застыл как соляной столб, как статуя. Но при этом он видел и слышал все, что происходит.

Он видел, как смуглый бритоголовый тип и его рыжий напарник подошли к нему, подняли его, как бревно, как бесчувственную колоду, и перетащили за решетку – туда, где уже стояли два его охранника.

Стукалова поставили рядом с ними, решетку заперли на висячий замок, и наступила тишина.

Дождик прошел, и у подъезда, как обычно, стояла Антонина Васильевна.

– Привет, Надя! – сказала она. – Что-то тебя не видно давно. Ты куда пропала?

Надежда плюхнула тяжеленные сумки прямо на асфальт и остановилась поболтать, поскольку от Антонины не так просто было избавиться.

– Как здоровье Елены? – спросила она. – Сказали что-нибудь путное в справочном?

– Вот как раз тебя жду! – обрадовала Антонина. – Елена звонила, ее в палату перевели.

– Так ей лучше?

– Лучше не лучше, а сказали, что в реанимации нечего зря место занимать. Телефон ей тоже отдали, так она звонит и просит Христом Богом, чтобы принесли ей халат, тапочки да белья смену. Ну, сама понимаешь, все, что положено. Говорит, кроме меня, некому, а у меня ключи от квартиры есть.

– Все же странно как-то… – нахмурилась Надежда, – странно, что никого у нее нету, ни родственников, ни подруги близкой, чтобы помощь оказать. Хотя… – Надежда вспомнила рассказ Ирины и поняла, что Максим Петрович только таких женщин и выбирал, совершенно одиноких. И подруг немногочисленных небось от Елены старательно отвадил.

– Странно, конечно, да только все так и есть, – сказала Антонина, смущенно отводя глаза, – так что, Надя, уж извини, но придется тебе в больницу сходить. Там вещей много набралось, я просто не донесу, потому как еще палка…

– Нога у вас не прошла? – обреченно спросила Надежда.

– Да я и со здоровой ногой бы не дошла, с моим-то весом, – здраво ответила Антонина. – Так пойдешь?

– А куда я денусь? – ворчливо заметила Надежда, хотя ей самой хотелось откровенно поговорить с Еленой.

– Вот-вот, расспроси ее там обо всем, – посоветовала Антонина Васильевна, – пускай все расскажет. Раз звонит, стало быть, все вспомнила и соображает.

Надежда занесла домой сумки с продуктами и приняла от соседки тюк с вещами и отдельно пакет с продуктами. Человек после тяжелой болезни, сказала Антонина, нужно усиленное питание. А как у нас в больницах кормят, мы все знаем, ничего не изменилось. Каша на воде да суп с перловкой – вот и вся еда.

После четырех в больницу пускали всех, только требовали надеть бахилы. В палате на шесть человек три кровати пустовали, на одной жутко храпела тетя весом не меньше центнера, на другой девчонка с фиолетовыми волосами слушала плеер в наушниках, а Елена в углу сидела на кровати, закутавшись в одеяло. Была она бледна, немытые волосы висели безжизненными прядями, но по сравнению с тем, когда вытащили ее из включенной духовки, выглядела гораздо лучше.

Она ужасно обрадовалась приходу Надежды, то есть принесенным вещам, тут же накинула халат и расчесала волосы. Пока она умывалась, Надежда сбегала в конец коридора, где стоял электрический чайник. Добрая душа Антонина Васильевна прислала еще домашних пирожков с картошкой и ватрушек.

– Ой, как вкусно! – по-детски зажмурилась Елена, надкусив свежий пирожок. – Врачи говорят, что я на поправку иду, наверно, оттого и аппетит такой…

Надежда выждала три пирожка и две ватрушки, после чего пристально посмотрела Елене в глаза. Под этим взглядом Елена как-то съежилась и едва не отползла на другой конец кровати.

– Рада, что вы поправляетесь, – сказала Надежда, – стало быть, силы вернулись и память тоже. Вы помните, что с вами произошло?

Глаза у Елены забегали. Дрожащими руками она натянула одеяло до горла и застыла.

– Простите меня, Надя, – пробормотала она, – спасибо вам за то, что пришли, но я… я ничего не помню…

– Слушайте, врать вы не умеете, – рассердилась Надежда, – все вы помните, просто боитесь. Я ведь и так очень многое знаю, просто хотелось кое-что проверить, сравнить с первоисточником. Я ведь была на похоронах вашего мужа и кое-что там видела. Знаю, что кремировали вовсе не его. Чем они вас запугали?

– Эта ужасная женщина… я не могу, я боюсь… – лепетала Елена, ее начало трясти.

– Слушай, возьми себя в руки! – по-свойски призвала Надежда. – Ты что, хочешь, чтобы тебя в психушку перевели? Оттуда так просто не выпустят. Запишут тебя в самоубийцы, и всю жизнь с таким диагнозом и проживешь.

– Сколько ее осталось, жизни-то… – Елена перестала дрожать и смотрела теперь обреченно. – Ладно, спрашивай сама, что хочешь узнать, а то мысли путаются от лекарств, плохо соображаю. Выговорюсь, может, полегчает.

– Ну, что муж пропал, я знаю, ты его искала, звонила всюду, весь дом в курсе был.

– Пришли мы тогда на опознание, а трупа нет! – подхватила Елена. – Я – в обморок, потом ничего не помню. Потом дня через два или три вдруг звонят мне из полиции, велят прийти. Только не в наше отделение, а в другое место. Я и пошла, а там квартира обычная и сидит эта… ну, такая тетка, вся квадратная.

– Точно, знаю ее, – вставила Надежда.

– И говорит мне, что муж мой не погиб, а находится у них.

– У кого это – у них?

– Я спросила, а она не ответила. И сказала, что если я хочу его живым увидеть, то должна делать все, что она скажет. От меня, мол, все зависит. Чтобы я ее представила родственницей, когда его хоронить будут. Я кричу – какие похороны, он же жив! Это, она отвечает, тебя не касается. Мы все организуем, чтобы ты воду не мутила.

Мне так плохо стало, страшно, сердце замирает, тогда она мне воды дала. Выпила я полстакана и отключилась. Видно, она мне что-то в воду подбавила.