Марина Крамер - Хирургия мести

Так случилось и сегодня, более того — Настя удивила меня тем, что признала свою вину, правда, уже не в разговоре, который я свернула, так как время поджимало, а в сообщении, полученном мною уже в машине.

— Кто это тебе написывает? — поинтересовался сидевший рядом со мной в такси Захар.

— Жена твоя.

— Ты на нее, Стаська, не обижайся, — с какой-то обреченностью в голосе попросил он. — В последнее время Настя совершенно невменяемая стала, чуть что — истерика, слезы, лекарства. Обвиняет все и вся в своих неудачах.

— Тебе, чувствую, сильнее всех достается? — сочувственно заметила я, похлопав его по руке.

— Конечно. Я — первый враг. Ничего не могу, ничего не умею, вечно занят, денег мало приношу. По вечерам на радио пропадаю, ночами книгу пишу, днем то встречи, то поездки какие-то. А она все время одна.

— Слушай, половина страны так живут — ничего, не поубивались.

— Ты, Стася, в другой среде выросла. А Настя с молодости оказалась в кругу людей богатых, вращалась в денежных сферах…

— И потому решила, что она равна этим олигархам, — подхватила я. — А они общались с ней на равных только потому, что в тех кругах не принято свысока разговаривать с обслуживающим персоналом. Ну, кто она была? Имиджмейкер! Я тебя умоляю… она ведь талантливый журналист, какого же черта ее понесло в такие дебри? Она на курсе входила в тройку лучших, сразу на работу устроилась в хороший журнал — ну, по меркам региональных СМИ. Так зачем было лезть туда, где сразу было понятно, что она надолго не задержится?

Захар молча передернул плечами.

Я спохватилась — именно он в свое время уговорил Настю бросить должность заместителя главного редактора в журнале и перейти в пресс-службу одного из местных чиновников.

Там ее заметил владелец металлургического комбината, пригласил поработать над его образом и речью, потом еще и еще кто-то…

А потом олигархи в городе закончились, а Настя осталась — уже не журналист, больше не имиджмейкер и не сотрудник пресс-службы. Но замашки сохранились, и теперь, спустя десять лет, Настя никак не могла понять, что сейчас уже не жирные нулевые, заработки у всех упали, имиджмейкеры особо никому не нужны — чай, не столица, а потому нужно жить в новых обстоятельствах.

Да, сумку «Prada» все еще можно носить, хоть та и поистрепалась, но выглядит она довольно странно с дешевыми кедами и растянутыми джинсами. И на одежду из самого дорогого в городе бутика больше просто нет денег, да и куда ее носить? В супермаркет за картошкой?

Понятно, что Настя чувствовала себя принцессой, выкраденной из замка и отданной в жены простому ремесленнику. А несовпадение запросов и возможностей кого угодно может свести с ума.

— Ты знаешь, я иногда ночью смотрю на нее и вижу, что даже во сне она несчастна, — сказал Захар, отвернувшись к окну. — Я больше не могу выносить ее истерики, хотя, поверь, очень стараюсь. Говорю — иди хоть на радио работать, так нет — это не для нее, рутина, неинтересно. Займись, говорю, чем-то — ну, чем обычно женщины увлекаются, вязание там, вышивка какая-то. Нет! Ей это не подходит, это безвкусица, рукоблудие, мерзость и пошлость, видите ли. А вот почему, скажи? Моя мама, например, крючком вязала.

— Захар, ну ты ведь понимаешь, что дело не в вязании. Она просто потеряла себя и никак не может вновь найти. И несоответствие между тем образом, что у нее в голове, и тем, что есть на самом деле, ее с ума и сводит. Может, ей к специалисту?

— К какому? — вздохнул Захар. — К психологу? Мы пробовали. Сказал, что у нее нет проблем в том понимании, что обычно приводит людей за специализированной помощью.

— Но что-то же надо делать.

— Ну подскажи, что, — почти с вызовом отозвался он.

— А рукописи твои редактировать, например?

— Что?! Да ты с ума сошла! Я ей как-то отрывок показал — знаешь, что она сделала? Переписала по-своему и обиделась, когда я отказался вставить это в книгу. Ты ведь знаешь Настю — она разбирается во всем, если ее послушать. А если вдруг не разбирается — то непременно сядет и разберется. Только она не оценивает себя критично, вот в чем проблема. Ей только кажется, что она такая умная, способная, талантливая. На самом деле она обычная трудяга, которая может выполнять хорошо поставленную задачу — не более. Но у Насти самооценка очень завышена.

— Не сказала бы, — возразила я. — Как по мне, так наоборот, скорее. Она себя не принимает, потому и пытается создать новый образ. Подает себя такой, какой хотела бы видеть — именно что умной, способной, талантливой и все на лету схватывающей, просто очень несчастной и непонятой. Нет, она умная, тут никто не спорит — но перегибать-то зачем? Мне вообще кажется, что Настя таким образом привлекает к себе внимание — и все. Ей на самом деле вполне удобно, но хочется еще, чтобы вокруг все под ее дудку плясали. И обвинять близких в черствости и бездействии — лучший способ внушить им чувство вины и заставить их оставаться рядом.

— Я тебе, Стася, честно скажу — не знаю, что делать, не знаю, как дальше жить. Нам стало вместе совершенно невозможно, я ее раздражаю, она — меня. Мы ведь даже за стол вместе не садимся теперь, ни на завтрак, ни в обед, ни вечером. Вчера это ради тебя все было, показуха такая…

Захар вдруг закрыл лицо руками, и плечи его затряслись. Это удивило меня до немоты — он плакал. Лавров был мягким человеком, но никогда прежде я не видела его в таком состоянии.

— Захар… это пройдет. Просто такой момент… — попыталась я, но он помотал головой:

— Нет, Стася, это не момент. Момент не длится десять лет. Я не могу больше, у меня тоже нет жизни рядом с ней. Она не живет сама и не дает мне. Я постоянно в чем-то виноват, сколько же можно…

Я не нашлась, что ему ответить.

Развод одинаково больно ударит и по нему, и по ней, что бы оба при этом ни говорили. Но и продолжать жить в состоянии вечного раздражения друг от друга тоже невозможно. Тупик…

Всю оставшуюся дорогу мы молчали.

Захар отвернулся к окну, ему было ощутимо стыдно за такое внезапное проявление эмоций, хотя мне бы даже в голову не пришло осудить его.

Я же пыталась отвлечься от мыслей о том, что в родном городе меня, возможно, уже ищут, треплют нервы маме и бабуле… Но я сейчас ничем не могу помочь, ничем. Мне нужно сперва оказаться в безопасности, и вот тогда я смогу вытащить родных и устроить им лучшую жизнь.

Такси остановилось у шлагбаума, и Захар вышел, прихватив с собой мой паспорт. На территорию мы вошли уже пешком, долго шли по аллее ухоженного парка по направлению к трехэтажному белому зданию. Дорогу нам внезапно перебежала белка, и я вздрогнула, инстинктивно уцепившись за рукав Захара:

— Как ты думаешь, белка — это к чему?

— Ни к чему, — пожал плечами Лавров. — Не кошка же. И потом — ты давно такая суеверная стала?