Георгий Ланской - Синий лед

Дом, небольшой, непохожий на недавно оставленный особняк Панариных, показался Юле давно оставленной пристанью, где она могла выдохнуть полной грудью, не скрывая клокочущей внутри боли. Приткнув машину у ворот, Юля отворила калитку и вошла. Дворовая дорожка была залита водой от растаявшего снега. Огород зиял проплешинами черной земли, обнажив перекопанную с осени землю. Посредине стояло пугало облаченное в старый розовый халат, давно выцветший. Намокшие рукава слабо колыхались на ветру. Вместо головы у пугала была тыква с вырезанной на ней мордой. Морду пересекала глубокая трещина. В целом средство устрашения пернатых выглядело жалким.

В кухне, так же как в доме Панариных, тоже пахло выпечкой, только вместо рыбного запаха пахло сдобой. Мать мыла посуду и не стала отрываться от своего занятия, подставив щеку для поцелуя. Отца не было, наверняка сидел у соседа в гараже, обсуждая политику. После выхода на пенсию он заскучал, стал мало двигаться, растолстел, бесцельно пялился в телевизор, пока дочь не придумала ему хобби — алмазную вышивку. Теперь отец полдня сидел за столом и, щурясь, выкладывал на полотне крохотными акриловыми камешками тигров, павлинов и цветы.

— Чего это ты в середине рабочего дня? — удивилась мать. — Или строительство мирового капитализма отложили?

— Мировой капитализм обойдется сегодня без меня, — отмахнулась Юля и заглянула в духовку. — Что печешь?

— Шарлотку. Яблоки купила неудачные, больше половины — гниль, вот тебе и импортозамещение. Все-таки, молдавские и польские были лучше. Ну, не пропадать же добру. Перечистила, вырезала лишнее, тесто завела… Есть будешь?

— Я не голодная, — ответила Юля. — Чаю выпью. Подожду только, пока допечется.

— Это вторая, вон, под полотенцем остывшая, — не поворачиваясь, сказала мать. — А что останется, домой забери, Валерку с Танькой угостишь. Как там Танька, кстати? Не надоела?

— До чертиков, — буркнула Юля. — Пора гнать, а то она быстро обживается. По-моему, она не понимает, что здесь себе карьеры не сделает, особенно если спать до двенадцати, до двух краситься и после идти на приемы. Откуда у нас столько приемов?

— Галка вчера звонила, интересовалась, не обижаем ли мы ее доченьку, — усмехнулась мать. — А я уже чуть ли не поспорить готова, на сколько тебя еще хватит. Надеюсь, она перед мужем твоим задницей не крутит? А то с нее станется без штанов в чужом доме ходить.

— Мам… — начала Юля и замолчала.

Ей нужно было выговориться, спросить, склонить измученную голову на материнскую грудь и поплакать, поскольку раскиснуть кроме как в отчем доме больше было негде, не рыдать же на своей кухне под перекрестными взглядами: напряженным — мужа, любопытствующим — сестры. Это и вовсе будет невыносимо. Уж лучше тут, уткнувшись в мамину титьку, как в младенчестве.

Мать, почуяв неладное, подошла и прищурилась. Не ответив, она отрезала кусок пирога, налила чай дочери и себе и села.

— Ну? — коротко спросила после. — Что случилось?

— Мам, — спотыкаясь на каждом слове, проблеяла Юля. — А когда ты узнала, что отец тебе с теть Ирой изменяет, что ты почувствовала?

Мать сжала губы и посмотрела на дочь потемневшим взглядом.

— Ярость, — медленно протянула она, отхлебнула чай, поморщилась, и добавила. — И… брезгливость что ли. Я бы поняла, кабы он на Шэрон Стоун глаз положил, а эта…

Она махнула рукой.

Юля ее отлично понимала. Несколько лет назад отец решил гульнуть, и гульнул так лихо, что левак на стороне превратился в нечто вроде вялотекущего романа. В качестве любовницы была избрана подруга матери, лучшая… Хотя это было громко сказано, просто подруга, да и то, если б не ее настойчивые визиты в дом Быстровых, дружба давно сошла бы на нет, очень уж разными были эти женщины: красавица-интеллектуалка Елена Быстрова и совершенно неинтересная, глуповатая и пьющая Ирина Оленина. Почему отец кинулся к Олениной, для которой и яичницу-то приготовить было верхом кулинарного искусства, Юля понимать отказывалась. Да и самого романа понять не могла. Разве это роман? Никаких цветов, романтики, прогулок под луной, упаси Боже! Просто секс двух немолодых людей.

— Почему ты его простила, мам? — тихо спросила Юля. — Как ты могла после тридцати с лишним лет брака — простить?

— А что мне оставалось? — безразлично спросила мать. — Уйти?

— Хотя бы.

— Куда? К тебе? К брату твоему уехать в Красноярск? Ии к бабушке под бок? Бросить все и оставить дом, хозяйство, даже наших собак — ей? И что потом? Тешить себя мыслью, что я очень гордая? У нас ведь почти до развода дошло, но я сказала — давай, но мне идти некуда. Хочешь жить с ней — уходи сам. А Вовка, хоть и думал одним местом, все-таки сообразил, что в этом случае никто из детей ему руки не подаст, а уж о стакане воды на смертном одре можно было и подавно забыть. Ты бы отца простила, если бы он ушел?

— Никогда, — покачала головой Юля. — Ты права.

— Вот потому мы и остались вместе. С годами все пообтесалось, и я… не то чтобы простила… Примирилась скорее. Но не забыла, — мать пристально поглядела на Юлю и мягко спросила: — У Валерки любовница?

— Любовницы, — горько ответила Юля. — Не впервые. И, думаю, не в последний раз. Люди смеются, мама. Я догадывалась, конечно. А потом он вернулся весь в помаде и даже отпираться не стал. Они ему, видите ли, нужны для самоутверждения, чтобы не чувствовать себя кастратом. А что при этом чувствую я, никого не волнует.

Юля разрыдалась и рухнула в пышную материнскую грудь. Мать молчала и только гладила дочь по трясущейся голове.

— Разводиться будешь? — спросила мать. Не дождавшись ответа, она добавила: — Ты ведь его любишь.

— Я уже ничего не знаю, — глухо ответила Юля. — Люблю или не люблю. Мне хочется разогнаться посильнее и вмять его в стенку. Что мне делать?

— Ну… — мать пожала плечами. — Если хочешь уйти, возвращайся сюда, или, можно с твоей старой квартиры жильцов согнать, правда, вряд ли ты после своих хором захочешь в хрущевке жить. Можешь помириться, попробовать поговорить. Главное, горячку не пори и не делай ничего в таком состоянии. Кто его хахельша-то знаешь?

— Нет, — всхлипнула Юля. — Бухгалтерша какая-нибудь, он к аристократкам не клеится, проблем много. Но можно вычислить.

— Не вздумай. А если случайно узнаешь, не вздумай отношения выяснять, не унижайся.

— Даже не думала, — буркнула Юля и шмыгнула носом. — Разберусь как-нибудь. Надо, все-таки, от сестрицы избавляться, пока она не понесла в массы весть о нашем разрыве.

— Правильно, — одобрила мать. — Главное, не суетись и думай, хотя, господи, кого я учу? Ты же всегда была самой умной из моих детей.

— Можно подумать, у тебя их десяток, — фыркнула Юля. — Вот Серега обрадуется, когда узнает, что ты его считаешь балбесом. Но я, пожалуй, тебя не сдам.