Георгий Ланской - Синий лед

Камень, размером с перепелиное яйцо, засверкал между чьими-то пальцами. Холодные голубоватые блики слепили глаза, яркие зайчики прыгали по стенам. Это было сокровище, настоящее, подлинное, безжалостное в своем великолепии.

— Красота, — выдохнула Юля. — Эта штука стоила того, чтобы ее украсть.

— А убить? — хмуро осведомился Никита. Юля отмахнулась и снова и снова нажимала на повтор, заставляя картинку двигаться.

— Думаю, он стоит больше пяти миллионов долларов, — кашлянул Кирилл. — Это, конечно, надо уточнить. Учитывается ведь еще и его историческая ценность. Правда, никаких свидетельств его существования мы так и не нашли. Не брать же в расчет легенду, рассказанную Чебыкиным? Когда он узнает, что в шкатулке и правда был спрятан камень, наверняка с ума сойдет. А я позабочусь, чтоб узнал.

— Так ему и надо, — мстительно фыркнул Никита. — Пусть ночами не спит. А если бессонница совсем доконает, нехай пьет ту хрень, которой меня угостил.

— Где же вы его нашли? — спросила Юля. Кирилл рассмеялся.

— У Лики. После истерики ее накачали лекарствами, ну и… произошел небольшой конфуз. В общем, когда ее нашли на турбазе, камень она проглотила, в больнице ее пронесло, а нянечка нашла камень, прямо как смерть Кащея, в утке. Хорошо хоть сообразила врачу сказать, а тот нас вызвал.

— Фу, — скривилась Юля и с отвращением отодвинула телефон от себя. Миронов рассмеялся. Телефон вдруг ожил, запрыгал по столу, и на экране высветилось лицо Ольги. Кирилл озабоченно схватил сотовый и прижал к уху:

— Алло?… Да, уже еду…

Торопливо попрощавшись, Кирилл подхватил жиденькую кожаную куртку и помчался к выходу. Оставшись вдвоем, Никита и Юля поглядели друг на друга, а затем отвернулись и одновременно уставились в пустую витрину темного окна. Почуяв, что главная опасность миновала, официантка притащила счет. Никита бросил в кожаную папочку пару бумажек и не глядя, отдал официантке. Взяв Юлю за холодную руку, он тихо спросил:

— Что случилось?

— Валеркина клуша беременна, — с ненавистью произнесла Юля. — Или считает, что это так. Мы сегодня пошли в театр. Попробовали, так сказать, помириться, ну, она тоже явилась и все ему выдала. Надо было видеть Валеркино лицо. А она упивалась своим триумфом. На меня смотрела победительницей. И, что удивительно, я впервые в жизни не смогла биться с кем-то за свое. Просто развернулась и ушла, оставив его разбираться. Теперь вот на звонки не отвечаю.

— Не мое дело советовать тебе, как жить, но неужели ты это так просто оставишь? — спросил Никита.

— Ты знаешь, — мертвым голосом ответила Юля — да. Именно так и оставлю. Мне надоело быть мудрой, надоело тащить на себе этот груз ответственности за семью. В кои-то веки пора о себе подумать. Я решила дать и мужу шанс побороться за нас, и если этого не случится, значит, нам не по пути дальше. Хватит с меня его похождений.

Никита подумал, что никогда не видел Юлю такой несчастной. Он поднялся, забрал свою куртку и ее пальто и подхватил Быстрову под локоть.

— Вставай, — приказал Никита. — Я тебя домой отвезу.

— Хорошо, — вздохнула Юля. — Вези куда хочешь. Вот только домой не надо.

Он помог ей одеться, и когда она благополучно попала в рукава, внимательно поглядел в лицо.

— Юль, ты смотри, — то ли в шутку, то ли всерьез сказал Никита, — я же тебя могу и к себе отвезти, воспользоваться, так сказать, твоей невменяемостью.

— Да пользуйся, — вяло разрешила она и добавила с тоскливой обреченностью: — Кому я еще нужна, кроме тебя?

Днем Сашу вызвали в следственный комитет дать показания.

На этот раз противный следователь был куда как корректнее, вопросов задал немного, и Саша, не знавшая, что происходит, поняла, что Лику арестовали. Она попыталась расспросить Протасова о шкатулке, но тот ничего сообщить не пожелал, разве что аннулировал ее подписку о невыезде и пожелал всего хорошего.

— Настоятельно советую вам лучше выбирать себе друзей, — сказал Протасов, когда она уже стояла в дверях.

Саше захотелось ответить ему поехиднее, но затем она решила не связываться. Прикрыв за собой дверь, она набрала телефон Шмелева. Никита не ответил, но спустя минуту от него пришло сообщение, что он занят, и говорить не может. Рассеяно прочитав сообщение, Саша потопталась на одном месте, подумав, куда может пойти. На работу не хотелось. В управлении культуры на нее и так косились, шушукались, что, мол, Ковалевская — личность темная, и не факт, что не является тайной бандершей. Вот и сегодня, не успела секретарша передать Саше, что ее ждет следователь, как все четыре бабки, сидящие с ней в кабинете, переглянулись с победоносным видом. Подумав, Саша пошла домой.

Дома, от тоски она перемыла всю квартиру, включая окна, хотя было еще довольно прохладно, по старинке протерла стекла газетами до скрипа, умудрившись не вывалиться с пятого этажа, выбросила три пакета с мусором и старыми вещами и, спустя два часа с усмешкой наблюдала, как по двору ходит бомжиха в Сашином выпускном платье.

После уборки, измотанная и несчастная, она сидела на диване, тупо уставившись в одну точку. Уже давно Саша не испытывала такой смертельной тоски. Новое приключение, коснувшееся ее по касательной, всколыхнуло забытые чувства по Шмелеву.

Больше всего ей хотелось, чтобы сейчас он просто позвонил в дверь. Однако, она понимала — этому не бывать.

«За счастье бороться надо!» — голосом мультяшной вороны прокаркала в голове избавительная мысль.

Сметая на пути все, Саша выдернула из шкафа джинсы и кофту, кое-как причесалась, схватила курточку и выбежала на улицу, хотя было уже довольно поздно. Остановив такси, Она назвала водителю адрес Шмелева. За окном мелькали фонари, в динамиках водителя грустно пела французская певица Каас, у которой, кажется, ни в одной песне не было повода для оптимизма. Слушая ее гортанные мурлыканья Саша представляла, что сейчас скажет Шмелеву, и что он ей ответит. Разумеется, воображение рисовало ей самые радужные варианты.

Первым ударом было то, что Никиты не оказалось дома.

Она просидела на скамейке перед подъездом несколько минут, пока кто-то из соседей не впустил ее внутрь. Дойдя до Никиткиной двери, Саша позвонила, послушала тишину и вроде бы недовольное чириканье мальчика Гриши, а потом обреченно поднялась на пролет выше и уселась на подоконник.

Она проторчала в подъезде минут сорок, И когда уже было слишком поздно для визитов, неохотно поднялась и бросила взгляд в окно.

У подъезда стояла машина, битый Шмелевский «фольксваген» оттенка «вырви глаз», и из него выходили двое. Пару Саша опознала сразу: Никита и Юля, ненавистная Быстрова, гадюка, извечная соперница. Но теперь что-то изменилось, и она сразу засекла это женским радаром. Замерев на лестнице, Саша вжалась в стену, наблюдая в щель между пролетами, как те поднимаются по ступеням. В их негромком смехе, голосах, и до боли интимных объятиях сквозило истинное намерение грядущих занятий, намерение, не оставляющее места для сомнений.