Виктория Платова - После любви [litres]

– Мне никто об этом не говорил.

– Да ну? – бармен искренне удивлен.

– Никто. Кофе, пожалуйста.

– И чего-нибудь покрепче?

– Хорошая идея. Джин у вас есть?

– Найдется.

– Можно закурить?

Праздный вопрос, в «Cannoe Rose» курят все кому не лень – даже субтильные секретарши дымят в четыре трубы; праздный вопрос – но он способен привлечь внимание бармена, молча пододвинувшего мне пепельницу. Я вынимаю сигареты и красную картонку (она будет жить вечно!), отрываю вторую по счету спичку и подкуриваю.

В совершеннейшем молчании.

Не самый лучший подстрочник, да что там – просто отвратительный, он рождается в моей голове внезапно и не поспевает за музыкальным автоматом; крохи ускользающего смысла – вот и все, что мне остается.

Песня красива, грустна и банальна, она трогает меня по-настоящему. Как тронула бы любая другая песня со сходным мотивом и сходными словами. Только банальности способны вызвать искреннее движение души.

– Вы как будто расстроились? – участливо спрашивает бармен, не сводя глаз с картонки в моей руке.

– Нет, ничего. Просто песня…

– Вы можете выбрать другую, повеселее. Всего лишь один евро – и кто-нибудь типа Саша Дистель быстро приведет вас в хорошее расположение духа.

– У вас есть Саша Дистель? По-моему, его уже давно никто не слушает.

– У нас есть все. У нас есть песни, которых еще никто никогда не ставил. Все предпочитают слушать одно и то же. Каждый день. О том, как они были молоды вчера. И о том, как невыносимо проснуться завтра, в одинокой постели, из которой только что выскользнула любовь.

– Это волнует всех, ничего не поделаешь.

– Точно. – Морщины на лице бармена становятся еще глубже и выразительнее. – И бороться с этим невозможно. Вот ваш кофе и ваш джин.

Джин выглядит чертовски холодным, даже стакан запотел. Кофе, напротив, – обжигающий, кто из присутствующих заплатил один евро, чтобы послушать о несбывшихся мечтах и жизни, просочившейся сквозь пальцы, как песок?..

– Вы ведь не бывали здесь прежде…

– Никогда не бывала.

– Но у вас спички из нашего бара. Такие же, как во-он те…

Не- Шон указывает взглядом на большую стеклянную емкость, стоящую на столешнице справа от него. Просто удивительно, что я не заметила ее до сих пор. А между тем она доверху наполнена красными спичечными картонками, полностью идентичными моей.

– Вы же знаете, как это бывает. – Я смотрю прямо в глаза бармену, ярко-синие, удачно подобранные под цвет вельвета. – Один идиот влюбился в ваш бар и рассказал о нем другому, другой – третьему, третий – четвертому… Я была последней в списке.

– Значит, спички достались вам как сувенир?

– Что-то вроде того… То есть – сначала это был сувенир, а потом…

– А потом?

– Потом он превратился в единственную память о человеке, который был мне дорог.

– Его больше нет?

Студентик Мишель. Отставной горнолыжник Жюль, впоследствии оказавшийся легавым. И множество других людей, сочиняющих трагические истории, чтобы их собственное одиночество выглядело оправданным. Чтобы их собственное существование казалось не таким бессмысленным, каким оно является на самом деле. Все это множество сидит в дешевом кинотеатрике, на просмотре фильма о страстях, недоступных им, о приключениях, которые они никогда не переживали; никто не решается закурить, никто не решается выйти в туалет, пустое кресло у прохода предназначено специально для меня.

Никогда.

Никогда я в него не сяду.

Залпом выпив джин, я дружески подмигиваю бармену:

– С ним все в порядке. И со мной тоже. Просто мы давно не виделись.

– Повторить? – Не дожидаясь ответа, не- Шон снова наполняет мой стакан. – Это за счет заведения.

– Спасибо.

– Значит, ваш друг бывал у нас?

– И довольно часто.

– Я знаю всех. Всех, кто заглядывает сюда чаще чем один раз. Нас ведь довольно трудно найти…

– Это точно. Случайно сюда не попадешь.

– Вы его разыскиваете?

– Не то чтобы я напрягала все силы в его поисках…

– Но?..

– Увидеться не мешало бы.

– Можете оставить ему записку. Все так делают.

– Все?

– Ну да. Видите деревянный щит?

Палец бармена устремляется по направлению к стене, примыкающей к аквариуму. Деревянный щит расположен прямо посередине и весь увешан бумажными листками и конвертами; я вижу даже засохший цветок ириса, намертво прикрепленный к дереву.

– Тот, кому нужно, обязательно подойдет, обнаружит оставленное для него послание и прочтет его.

– Не думаю, что это выход. Человек, о котором я говорю, – совсем не ждет от меня послания.

– Может, он ждет послания от кого-нибудь другого? – вполне резонно замечает бармен. – И тогда все равно подойдет. Как его зовут?

В вопросе нет ничего сверхъестественного, но он застает меня врасплох. Фрэнки, возможно, бывал в «Cannoe Rose», то же можно сказать о Мерседес, кого из двоих выбрать? Кого? Я стою перед двумя совершенно одинаковыми, наглухо закрытыми дверями, стоит мне толкнуть не ту – и тему с блуждающим по Парижу баром можно будет закрыть навсегда.

– Фрэнки, – наконец произношу я. – Его зовут Фрэнки.

– Я не знаю никого по имени Фрэнки.

Вот он, приговор! Но так просто я не сдамся.

– Неужели вам известны все имена?

– Тех, кто заглядывает сюда чаще чем один раз, – да. – Бармен подмигивает мне и принимается протирать стаканы, и без того чистые. – Вон тот парень – алжирец. Его зовут Али, он приходит сюда по четвергам и субботам. А сегодня как раз четверг. Или суббота?

– Понятия не имею.

Я действительно не знаю, четверг сегодня или суббота, я не уверена насчет времени суток, лишь одно не вызывает сомнений – с алжирцем я угадала.

– Ай-ай, красотка! – не- Шон одобрительно цокает языком. – Хорошо, что вы появились. Видите теплую компашку? Самый дальний от нас столик…

– И что?

– Не пропускают ни одного матча национальной сборной. Колесят за ней по всему свету. Гийом, Жан-Клод, Жан-Анри и просто Жан, и еще коротышка Венсан по прозвищу Хорек. Страшные люди, любители почесать кулаки о чужие челюсти. Лучше им не попадаться, но вас они не тронут.

– Почему?

– Не тронут, и все. У нас тишь да гладь. Даже отъявленные мерзавцы ведут себя так, как будто только вернулись с приема в посольстве Сури-нама.