Эдгар Уоллес - Совет юстиции

Он кивнул одному из приставов, и через судейскую дверь на свидетельскую трибуну прошел молодой человек. Одет он был в узкий облегающий сюртук, а верхнюю часть его чисто выбритого лица скрывала полумаска.

Он чуть наклонился над перилами и улыбнулся Манфреду, который внимательно на него смотрел.

— Вы хотите выступить в защиту обвиняемого? — спросил судья.

— Да, милорд.

Следующий вопрос заставил зал ахнуть от удивления.

— Вы утверждаете, что несете равную с ним ответственность за его поступки?

— Да, милорд!

— Другими словами, вы являетесь членом организации, которая именует себя «Четверо благочестивых»?

— Да.

Говорил он спокойно и то необычайное волнение в зале, которое вызвало его признание, не произвело на него ровным счетом никакого впечатления.

— Кроме того, вы заявляете, — продолжил судья, заглянув в лежащий перед ним листок бумаги, — что участвовали в обсуждении их планов?

— Совершенно верно.

Паузы между вопросами были довольно долгими, потому что судья делал какие-то отметки на листке. Адвокат обвинения тоже что-то усердно записывал.

— И вы говорите, что вам известны их цели и методы работы?

— Полностью.

— Вы помогали им приводить в исполнение принятые решения?

— Да.

— И участвовали в принятии этих решений?

— Да.

— Вы говорили, что решения эти были вызваны чувством долга и ответственности перед человечеством, верно?

— Да, я это говорил.

— И что те люди, которых они убили, заслуживали смерти?

— В этом я не сомневаюсь.

— Ваши заявления основаны на вашем собственном знании и на проведенном вами расследовании, это так?

— В двух случаях они основаны на моем собственном знании, в остальных — на проведенном мной расследовании и самостоятельных свидетельских показаниях авторитетных специалистов по пр а ву.

— Что подводит меня к следующему вопросу, — сказал судья. — Вы когда-нибудь давали указание какой-либо комиссии расследовать обстоятельства тех или иных известных случаев, связанных с организацией «Четверо благочестивых»?

— Да.

— Эта комиссия состояла из главного судьи некоего европейского государства и четырех известных специалистов по уголовному праву?

— Да, это так.

— И ваши заявления основываются на результатах работы этой комиссии?

— Да.

Судья с серьезным видом кивнул, и к допросу свидетеля приступил государственный обвинитель.

— Прежде чем начать задавать вопросы, — сказал он стоя, — я бы хотел сказать, что полностью поддерживаю его светлость в решении позволить вам не раскрывать своей личности.

Молодой человек поклонился.

— Итак, — продолжил обвинитель, — позвольте мне спросить вот что. Как долго вы были напрямую связаны с «Благочестивыми»?

— Шесть месяцев, — ответил человек в маске.

— То есть вы не можете давать показания по существу данного дела. Я напомню, что преступление, вменяемое в вину подсудимому, было совершено пять лет назад.

— Могу только на основании данных, собранных комиссией.

— Позвольте спросить (вы можете не отвечать на этот вопрос, если пожелаете), вы уверены, что ответственность в этом деле лежит на «Благочестивых»?

— Несомненно, — без колебаний ответил молодой человек.

— И ничто не может заставить вас усомниться в этом?

— Может, — улыбнулся свидетель. — Если Манфред скажет, что это не так, я не просто начну сомневаться в этом, а буду полностью уверен в его невиновности.

— Так вы говорите, что одобряете и их методы, и те цели, которые они преследуют, верно?

— Да.

— Давайте предположим, что вы возглавляете некую фирму, на которой работает тысяча человек. На вашей фирме существуют определенные правила и предписания, регламентирующие поведение работников, а также система штрафов и наказаний за нарушение дисциплины. И представьте себе, вы узнаете, что кто-то из ваших работников взялся сам судить поведение своих коллег и, кроме ваших правил, установил собственные.

— Да?

— Каково будет ваше отношение к этому человеку?

— Если правила, которые ввел он, окажутся разумными и уместными, я включу их в свои.

— Давайте возьмем другой случай. Представьте, что вы руководите определенной территорией, отвечаете за исполнение законов…

— Я знаю, что вы хотите сказать, — прервал его свидетель, — и могу сразу вам ответить, что государственные законы — это частый забор, поставленный для защиты общественных интересов. И все же, каким бы частым ни был этот забор, в нем всегда найдутся щели или дыры, и есть такие люди, которые обязательно их найдут и украдкой или в открытую протиснутся через них.

— И вы готовы приветствовать всякие незаконные формы правосудия, которые служат чем-то вроде моральных затычек для этих дыр?

— Я готов приветствовать чистое правосудие.

— Если бы оно было представлено вам в виде некоего абстрактного предложения, вы бы приняли его?

Прежде чем ответить, молодой человек в маске задумался.

— Трудно настроить себя на восприятие абстракций, когда видишь перед собой наглядные доказательства действенности методов «Благочестивых».

— Возможно, вы правы, — сказал обвинитель и объявил, что закончил.

Прежде чем покинуть трибуну, свидетель задержался, посмотрев на арестованного, но Манфред с улыбкой покачал головой, и стройный подтянутый молодой человек вышел из зала суда через ту же дверь, в которую входил.

Приглушенный гул голосов, поднявшийся в зале с его уходом, какое-то время оставался незамеченным, потому что судья и адвокат защиты принялись что-то оживленно обсуждать вполголоса.

Гарретт, сидевший среди журналистов, изложил в словах то, что в этот миг было на уме у всех, кто находился в зале.

— Ты заметил, Джимми, — сказал он, повернувшись к Джеймсу Синклеру, репортеру из «Ревью», — что весь этот суд кажется каким-то ненатуральным? Тут даже не чувствуется самого главного, чем отличаются разбирательства об убийстве — никто не ощущает трагедии, как будто не произошло ничего страшного. Пришили парня, а судья даже ни разу не сказал: «Этот несчастный, вырванный из жизни в самом расцвете лет…» Я даже не услышал ничего такого, что заставило бы меня посмотреть на обвиняемого, чтобы увидеть, как он себя поведет. Это, скорее, какая-то пустая и бессмысленная философская дискуссия.

— Это точно, — отозвался Джимми.

— А все это потому, — продолжил Гарретт, — что, если они его признают виновным, его придется казнить. Это как дважды два. Если его не повесят, к чертям собачьим полетит и Британская конституция, и Великая хартия вольностей, и Вормсский рейхстаг, и все то, о чем тут щебетал Билл Седдон.

Последнее неуважительное замечание относилось к вступительной речи обвинителя. Сейчас же сэр Уильям Седдон снова поднялся со своего места и обратился к жюри с заключительной частью выступления. Он принял во внимание показания последнего свидетеля и отказ обвиняемого задать ему какие-либо вопросы и стал педантично перечислять все пункты, которые указывали на вину человека на скамье подсудимых. Упомянул он и внешний вид последнего свидетеля. Не ручаясь за то, что это может иметь какое-либо существенное значение, он все же счел нужным обратить внимание жюри на то, что выступал тот в маске. Хотя, разумеется, присяжные должны были вынести приговор, опираясь на законы в том виде, в котором они существуют, а не так, если бы их не существовало вовсе, они должны были использовать закон, а не придумывать его — в этом и состоял их долг. Подсудимому будет дана возможность высказаться в свою защиту. И все (тут адвокат обвинения махнул правой рукой в сторону присяжных) готовы внимательно выслушать его, если он воспользуется своим правом, и если выступление обвиняемого вызовет какие-либо сомнения, никто из присяжных не станет этого утаивать. И все же он не понимал, даже не мог себе представить, что могло бы заставить жюри вынести не обвинительный, а какой-либо иной приговор.