Наталья Александрова - Последняя драма Шекспира

– Так… – Главный закрыл глаза, сделал паузу и проговорил с интонацией бесконечного терпения: – Начнем сначала. Сделаем вид, что ничего этого не было, что ты еще не начала. Встань, выйди со сцены и снова войди, как будто только что пришла на репетицию. Оставь за сценой всю себя прежнюю и появись Дездемоной.

Лиза послушно поднялась, вышла за кулисы.

Тут ей попалась на глаза собственная сумка.

Под влиянием какого-то порыва она открыла ее.

В сумке, на самом видном месте, лежала колода старинных потрепанных карт.

Как они здесь оказались?

Ах, ну да, она прихватила эту колоду в реквизиторской Андрея Ивановича, нужно как можно скорее отнести ее обратно, пока он не хватился, хотя когда он еще с больничного выйдет…

Лиза протянула к колоде руку, и одна карта сама выпала из колоды и оказалась у нее в руке. На этой карте женщина в пышном одеянии держала в руке бронзовую чашу.

Машинально, сама не зная зачем, Лиза сунула эту карту в карман джинсов, вернулась на сцену, взобралась на ложе.

– Ну, все, начинаем! – скомандовал Главный, хлопнув в ладоши. – Я верю в тебя, Тверская!

Седов склонился над ложем и проговорил:

– Но вот, она проснулась…

Лиза приподнялась – и вдруг все вокруг волшебным образом переменилось. В незримое окно средневекового палаццо лился призрачный свет незримой, обманчивой луны. Не было замызганных досок сцены, не было маленького второстепенного театра, не было стареющего актера в поношенном свитере, не было ее самой со всеми ее проблемами.

Она превратилась в ранимую и любящую венецианку, разбуженную посреди ночи темнокожим ревнивцем-мужем. Ревнивцем, которого она, несмотря ни на что, любит.

– Это ты, Отелло?

– Да, Дездемона, это я!

– Я заждалась тебя.

Ты спать не ляжешь?

– Ты, Дездемона, перед сном молилась?

– Да, мой милый.

– Если есть на сердце у тебя

Груз неотмоленных грехов —

Молись скорее!

Они продолжали играть – реплика за репликой, всю сцену, и Главный не прерывал их. В театре установилась какая-то особенная, удивительная тишина, не раздавалось ни звука, кроме их голосов, все остальные боялись даже дышать.

Наконец Седов – то есть Отелло – сомкнул руки на белоснежном горле Дездемоны, и она замолкла.

И тут случилась небывалая вещь. Все присутствующие зааплодировали. Аплодировали остальные актеры, аплодировал пожарный дядя Костя, аплодировала многоопытная костюмерша Надежда Константиновна.

Только Главный не аплодировал. Он этого просто не умел делать.

Но когда аплодисменты замолкли, все повернулись к нему, и он проговорил непривычно мягким голосом:

– Да, это было… это было неплохо. Да вы и сами это поняли. Тверская, ты очень выросла. Если ты сможешь донести то, что сейчас в тебе звучало, до спектакля, а потом – до следующего спектакля, я тебе скажу – «Золотая маска» нам обеспечена.

Он повернулся к Седову и добавил:

– Ну, ты тоже неплохо сыграл. По крайней мере, сумел ей соответствовать.

Он снова хлопнул в ладоши и произнес своим обычным недовольным голосом:

– Ну что ж, продолжаем… теперь вернемся к первому действию второго акта!

Репетиция закончилась, но Лиза еще какое-то время буквально не могла прийти в себя. Она была не Елизаветой Тверской, не слишком удачливой актрисой второстепенного театра – она была Дездемоной, шекспировской героиней, несчастной жертвой интриг и собственного легкомыслия.

Из транса ее вывел Радунский.

– Ну, Лизочек, ты даешь! – проговорил он, взяв Лизу за локоток. – Растешь, растешь! Мне кажется, надо это дело отметить. Может, все же пойдем посидим где-нибудь?

Она не сумела совладать со своим лицом, и он по ее глазам понял, что она все про него знает. Знает, что его образ недалекого ехидного остряка – это маска, скорей всего защитная. Маска, призванная защитить от посторонних его подлинную душу.

– Извините, Валентин Михайлович, сейчас никак не могу, – промямлила Лиза и отвела глаза.

– Ну, в другой, так в другой! – Радунский не стал настаивать и отпустил ее руку.

Лиза зашла в свою гримерку, села перед зеркалом, чтобы снять грим, но задумалась.

Что с ней случилось на репетиции? Какое удивительное, волшебное превращение? Кому или чему она обязана этим внезапным преображением?

Она вспомнила карту, которую положила в карман во время репетиции. Именно после этого она превратилась в Дездемону.

Мистика какая-то!

Лиза достала колоду карт, чтобы еще раз взглянуть на них, и вместе с картами из сумки выпала фотография, которую она нашла в тайнике Коготковой. Фотография упала на пол, лицом вниз. Лиза наклонилась, чтобы поднять ее…

И увидела написанные на обратной стороне снимка цифры. Написанные наспех, простым карандашом, почти стерлись, но все же их еще можно различить.

Семнадцать – двадцать четыре. А она в прошлый раз и не заметила их.

И тут Лизу осенило. Словно в голове у нее подняли занавес.

Она вспомнила разговор с шофером Витькой.

Витька признался, что в тот роковой день отвез Коготкову к семнадцатому дому по улице Панаева.

Дом семнадцать, а какая квартира?

Тогда у нее не было ответа на этот вопрос, но сейчас… сейчас этот ответ лежит перед ней.

Коготкова записала адрес, по которому ехала. Записала его на обороте фотографии. В тот роковой день она сбежала из театра перед последним действием, чтобы попасть в эту квартиру – двадцать четвертую квартиру дома номер семнадцать по улице Панаева.

Что она там делала? С кем встречалась? И куда девалась после посещения этой квартиры?

Ответа на эти вопросы у Лизы не было. Она знала только одно – после той последней поездки Анна пропала, никто ее не видел, и никаких известий от нее не было.

И тут Лиза поняла, что она должна побывать в той таинственной квартире. Может быть, там, в этой квартире, она найдет ответы на все эти вопросы.

Потому что, похоже, кроме нее, никто эти ответы не ищет. Странное дело, вот была Анна Коготкова, хорошая актриса, несмотря ни на что, долго проработала в театре, а как пропала, так никто про нее и не вспомнит, как будто не было человека. Может быть, права майор Акулова, когда утверждает, что все они в театре как пауки в банке – ссорятся и мечтают друг друга подсидеть.

Лиза быстро сняла грим, переоделась и покинула театр. Никто ей не встретился по дороге, никто ее не задержал.

Она поймала машину и отправилась на улицу Панаева.

Лиза подумала, что в наше время никто не вспомнил бы этого второстепенного писателя, если бы его жизнь не была тесно переплетена с жизнью Некрасова.

Попросту говоря, Иван Панаев делил с Николаем Алексеевичем Некрасовым свою жену.

Тогда в интеллигентных кругах это считалось проявлением высокого духа, отказом от частнособственнических инстинктов, от такого низкого и дикого чувства, как ревность… ревность, которую Шекспир назвал чудовищем с зелеными глазами.