Александр Олейников - Дом №12

Эрот при входе указывал куда и кому садиться:

– Вот, батюшка, сюда пожалуйте. – Говорил он мне, указавши на место, которое с другого конца было совершенно противоположно самому Зевсу. – Ваш отец так велел, ступайте. Так, вы сюда, а вы вот сюда, а вы сюда, а вот вы вот сюда, а вас попрошу туда пожаловать, а вас попрошу сюда пожаловать, а вас попрошу здесь усесться, а вас там усесться.

Я уселся за стол и вскоре ко мне, как на самих облаках, подлетела прекрасная Афродита, жена моя. Она была так прекрасна, такая волшебная и сказочная, что мне даже грешно было опочить с ней.

– Впрочем, – думал я, – еще не известно, кто из них с Артемидой будет почище.

– Мой дорогой, – вопрошала она, – не болит ли твоя нога после ранения?

– Совсем чуть-чуть. – Ласково заметил ей я.

– Что у тебя с голосом?

– Я… хм, я захворал.

– Будь готов, мой хороший. Сейчас, как только вернемся, я залечу все твои недуги.

Сердце мое налилось предвкушением и я даже позабыл об том, что я на деле был вовсе не Арес, а Ваня Семечкин.

– Итак, дети мои, все ли вы собрались здесь? – Громогласно вопрошал Зевс.

– Все. – Отвечали все.

– Пожалуй, я начну. Объясните мне, что это значит? Вот эти все ваши тщетные усилия помочь людям и пробудить в них любовь и уважение к вам? Почему, вот уже который раз, я слышу от своего сынка, что люди на земле уничтожают очередную статую или культ, посвященный нам? Нет, этого я так оставить не могу, извольте, я всех покараю их за такую грубость. Но почему же вы, вы, ослы тупорылые так унижаете сами себя? Мне стыдно за вас, за своих детей, вы все придурки недоразвитые и даже ваша мать – дура, я теперь же снова повесил ее с наковальней, вон она там висит, и вы все в нее пошли такие твердолобые. Вместо мозга у вас оливковое масло, вместо сердца – даже говорить стыдно. Как вы все надоели мне, как я мечтаю всех прогнать вас отсюда. Всех вас я сильнее в стократ, и если вдруг вы решитесь противиться мне, я вас собственными руками зарежу как баранов, ей Богу. Ладно, последний раз я прощаю вам, теперь идем по списку. Сынок, бумагу мне!

– Вот пожалуйста, батюшка. – Говорил ему Гермес, протягивая свиток.

– Так, а, вот, значит, третьего дня коринфяне жаловались на неурожай тебе, Деметра, что ты сделала в свою очередь?

– Я, муж мой, послала им урожай. – Кротко отвечала его жена.

– А знаешь ли ты, что когда из ста хороших плодов один вышел гнилым, они обозвали тебя, мою жену, неблагодарной, мимо девяноста девяти хороших плодов?

– Нет, муж мой, не знаю.

– Словом, я уничтожил все их пажити, все дома их, наслал на них бурю и покарал их. Не будь ослицей, а будь Богиней, уважай себя, или мы с тобою побранимся.

– Хорошо, муж мой.

– Так, что дальше. Ах, вот, вчера, Афина, спартанцы требовали твоего покровительства. Что ты сделала им?

– Я, отец мой, вручила им в сердца мужество и они выиграли бой. – Отвечала мудрая и целомудренная богиня.

– А знаешь ли ты, что на следующий день они чуть было снова не проиграли, и в сердцах заметили, что, видимо Афина оставила их, и что если бы не их собственное мужество, то была бы страшная беда? Подонки, подонки! Гелиос!

– Да! Вот я!

– Сжечь всех немедленно после собрания! Гефест!

– Вот я!

– Сжечь всех ликийцев, а то вишь, хлеба им мало дают… Так, что там еще? Да все то же самое! Аргивяне взбунтовались, перестали молиться мне, Гермес, пиши, всех покарать! Всех!

– Да, отец мой, в-се-х, по-ка-ра-ть, покарать! Записал.

– Мидийцев поразить чумой, вызови сюда Гекату; киликийцев затопить водой, ибо их вера стала слабой, Посейдон, слышал? Дэлос спалить огнем, поскольку там два человека занимаются развратом. Крит уничтожить, потопить, ибо там была у них скупая жертва. Аттику засыпать снегами, вьюгою или бурей, поскольку нет там больше праведных людей. Беотию застлать засухой, ибо у них только одни просьбы, а толку с них – нуль. На Аркадию скинуть гору, потому что там не чтят меня так, как хотелось бы, на Эфес две горы, ибо там памятник Гере, выше чем мне. Трою сровнять с землей, ибо они возгордились своею славой. Пританей, Афины, Ахею, Фивы, черт возьми, да вы вообще отслеживаете, что у вас там происходит? Все попирают Богов и живут тем не менее счастливо. Вот ты, эй ты, Аполлон, вот что ты, осел, сидишь и брянчишь на кифаре своей, когда у тебя в Дэльфах Омфал забросали пометом?

– Я… правда что ли? – Отвечал Аполлон.

– Гермес, запиши, чтобы я потом надавал ему пощечин. Пошел вон Ганимед со своим успокоительным! Вот я тебя сейчас! Полетишь обратно у меня, чертов сын! Артемида!

– Да, отец мой. – Отвечала юная богиня.

– Ты хоть кроме купания и охоты хоть что другое умеешь? Да ты хоть мужу-то, дура, смогла бы стакан воды подать? Что ж, и брат твой отупел что ли? Одного Аида я только люблю, дай Я ему здоровья, чтоб он там их всех карал нескончаемо. Посейдон!

– Что, брат. – Томно отвечал Посейдон.

– Что ж у тебя там нимфы проституцией занимаются с героями? Ты смотри, брат братом, а бородишки-то я тебе поотрываю. Словом, всех покарать, всех уничтожить, без жалости и сочувствия! Чтоб знали, что здесь у всех я один защитник и покровитель!

Все были просто поражены и сидели как на похоронах.

– Сынок, что там еще? – Говорил уже спокойно Зевс.

– Вот еще бумажка, отец мой. – Отвечал ему совсем уничтожившийся в муху Гермес.

– Какая? Ах да, точно, а я и забыл! Сын мой! Сын мой! – Принялся он кричать на всю залу.

– Вот я! Вот я! – Отвечали ему с разных сторон.

– Да нет же, нет же, где ненавистный мой сын!? Ах, вот он где, что ж ты сидишь молчишь? Ну! Что не отвечаешь?

Между тем я как бы заметил, что глаза Зевса были устремлены на меня, и что обращался он как бы ко мне.

– Что ж ты молчишь? – Продолжал он. – Ладно, молчи, бессовестный, ведь я, ты знай это, скажу тебе при всех, не люблю и ненавижу тебя. Сколько раз уже я грозился тебе, что сброшу тебя с Олимпа преисподнее всех уранидов? Сколько раз повторял я, что, ни будь ты моим собственным чадом, давно бы тебе сгнить под землею? Почему, вот скажи мне пожалуйста, мне, отцу твоему, почему ты такой злой и кровожадный? В кого ты такой уродился? Бог войны, одна война и смерть у тебя на уме, не любишь ты когда другие люди счастливы и питают к друг другу радостью и сердечную любовь, когда муж любит жену свою, а сын свою матерь, когда они помогают друг другу и в болезнях и в счастье? Почему же ты спешишь отнять это у них? Мужа у жены, и сына у матери? Почему ты не ведаешь ни любви, ни жалости, ни даже хоть малейшего понимания? Одно утешение у тебя – война, только о ней ты думаешь и нет в тебе человечного чувства. Почему не можешь ты среди столь тихих и спокойных дней созерцать всю ту картину, которую подарили нам наши отцы, созерцать и разделять счастье с ближними тебе, забыв о войне и проявлять сострадание к каждому близкому нам человеку. Как ты надоел мне уже, жаждущий крови, как я хочу уничтожить тебя, ненавистник мира. Теперь же предел моей доброты иссяк. Проклинаю тебя, отойди же от нас на все века!