Алла Холод - Женщина перемен

— Ты готова делать карьеру, жертвуя семьей?

— Я не собираюсь жертвовать семьей, Максим, но мне очень важно, чтобы меня признали. Важно достичь этого успеха.

— А зачем тебе здесь звание лауреата? — резонно заметил он.

— Как зачем?! — взвилась я. — Я же человек творческой профессии! Для меня успех — это вершина, к которой я стремлюсь, как всякий, понимаешь, всякий исполнитель! Любой! Любой на моем месте.

Мы спорили, даже ссорились, Максим добивался того, чтобы я подтвердила ему свое желание продолжить карьеру на другом, более высоком уровне. Я отказывалась, но его не убедила. В конце концов он просто сказал «ладно, поживем — увидим», и больше мы эту тему в негативном контексте не поднимали. Максим не досаждал мне, но и не успокоился, я это чувствовала по его настороженному взгляду, по тоскливым проблескам в глазах. Но я старалась ни о чем не думать, не отвлекаться. Я много и усердно работала. И чем больше усилий и вдохновения я вкладывала в проект, тем более замкнутым и отрешенным становился мой муж. Но мне хотелось в Лондон. Мне хотелось блистать. Мне хотелось победить. И я отмела все прочие мысли в сторону.

Несчастье случилось со мной за два дня до поездки в Москву на финальное прослушивание. Я была полностью готова, уверена в себе. Эдуард Альбертович советовал мне употребить последние дни на отдых, прогулки в одиночестве, чтение приятной легкой литературы. Максим смирился с моим решением и тоже по-своему готовился. Мы собирались в выходные совершить поход по магазинам. Платья для выступлений были готовы, но мне требовалась приличная повседневная одежда. Все же ехать в Москву. Потом в Англию. Не в моих же обносках.

У Максима оказалось больше денег, чем я ожидала, и он купил мне тоненькую и почти невесомую курточку из шкурки пони. Она была очень элегантной, ничего подобного у меня до сих пор не было. Еще мы приобрели итальянскую сумку, трикотажный костюм, кардиган и водолазку из черного кружева. В обновках я выглядела великолепно. Особенно в черной блестящей курточке, к которой мы купили дорогущий шелковый шарфик, грязно-розовый, с рисунком. В конце концов мой ослепительный вид обошелся мне слишком дорого.

Я возвращалась из театра не очень поздно, но осенью темнеет рано, и мрак в нашем проходном дворе был кромешный. За мной никто не шел, я бы услышала, откуда выскочил этот проклятый наркоман, я так и не поняла. Я даже боль от удара почувствовала не сразу, сначала был шок. Он ударил меня один раз, потом другой. Из носа брызнула горячая струя крови. У меня перехватило дыхание. От неожиданности и ужаса я не могла ни увернуться, ни попытаться защититься. Я даже не могла понять, откуда, с какой стороны на меня сыплются удары. Я видела только черный силуэт нападавшего — тощий, сутулый, голова покрыта капюшоном. Я упала на колени, он схватил меня и поднял, держа за горло. Потом выхватил из рук сумку и велел снимать шубу. В темноте он принял мою курточку за полушубок. Я сделала все, как он велел, он подобрал мои вещи и собрался было улепетывать, но напоследок схватил меня за горло:

— Не ори, — прошипел он.

От прикосновения его пальцев мое горло больно сжалось. Но он продолжал давить, сжимать его. В моем мозгу успела мелькнуть только одна мысль: «он маньяк», а пальцы продолжали сдавливать мою шею. Я захрипела, забила руками по воздуху, одной рукой зацепила его гнусную рожу, и он вскрикнул от боли. Это раздразнило его еще сильнее. И он, выпустив мою шею, повалил меня на землю и начал остервенело пинать. Я и сейчас вспоминаю это с ужасом. И сейчас, когда страшное воспоминание вспыхивает в памяти, я задыхаюсь, словно мою шею передавливает чья-то рука. Проклятого наркомана спугнули случайные прохожие. Они же подняли меня с земли, попытались допытаться у меня, кто я и где живу. Телефон мой вместе с сумкой остался у грабителя. Я могла лишь пальцем показать на свой дом, затем на подъезд. Как меня довели до дома, я уже не помню, во мраке прошли и события последующих дней, которые я провела, переезжая из одного хирургического отделения в другое. Оказалось, что сломанное ребро воткнулось мне в легкое, у меня случились одновременно пневмо- и гемоторакс. Затем я переместилась в отделение челюстно-лицевой хирургии. Максим был при мне неотступно. Меня оперировали, откачивали кровь из легкого, перевязывали, кололи, лечили, опять оперировали и опять перевязывали. Меня восстанавливали. У Семена обнаружились какие-то влиятельные друзья с обширными связями в медицинском мире, и со мной возились наши светила — сначала хирурги, а потом и психотерапевты. Они исправили сломанную челюсть, сломанное ребро постепенно срослось само собой. Но кое с чем они справиться так и не смогли. Только вернувшись домой после больницы, я осознала всю глубину постигшего меня несчастья. Преступник не повредил мои связки, я могла говорить. Но я больше не могла петь. Мы с Максимом не верили в случившееся. Пробовали — и ничего не получалось. Мы, обнявшись, плакали, не в силах поверить в катастрофу. Потом он заставлял меня пробовать еще и еще. Все бесполезно. Мой голосовой аппарат отказывался подчиняться.

Не знаю, насколько усердно искали преступника, и нашли бы его вообще, если бы судьба не настигла его раньше. Когда я вышла из больницы, меня пригласили на опознание моих вещей. Я узнала свою сумку с почти целым содержимым, телефон. Даже куртку он не успел продать. Исчез только кошелек с деньгами. Сам грабитель к этому моменту был уже неделю как мертв. В полиции мне рассказали, что умер он от передозировки героина, причем у следствия было подозрение, что смертельную дозу он ввел себе не сам. Кто-то был в его квартире. Видимо, еще какой-то нарк. Непонятно только, почему он не взял мою одежду и вещи. Но этим вопросом вряд ли кто-то стал задаваться всерьез. Максим не скрывал мрачного злорадства, мне же было все равно. Какая разница, жив ли он, мертв ли? Главное, что я мертва.

Полгода я усердно посещала врачей, которых мне находили знакомые, коллеги, Сема, Максим и его родственники. Принимала лекарства. Проходила какие-то сеансы. Весной Максим, видя тщетность моих усилий, решил отправить меня на отдых и лечение в Карловы Вары. Он решил, что удаленность от места трагедии, полный покой, новая обстановка успокоят меня. Сам он поехать раньше лета никуда не мог, и со мной отправилась его мама, очень тихая и спокойная женщина. Она мне совершенно не мешала, не лезла с сочувствием, не навязывала свою компанию. Там, в Чехии, я пристрастилась к местному ликеру — бехеровке. Я заказывала в кафе кружку темного пива и рюмочку ликера. Мне нравилось сочетание этих, казалось бы, несочетаемых вкусов. Потом я стала брать две рюмочки, потом три. И обнаружила, что под воздействием алкоголя моя голова заполняется блаженной пустотой. Выпивка притупляла невыносимую боль, делала смазанными страшные воспоминания. Но главное, под воздействием алкоголя меня переставало терзать невыносимое желание. Желание петь. Напившись, я забывалась, ни о чем не думая. Ничего не желая.