Галина Романова - Ангел мщения

И он — чудеса твои, Господи! — странно хохотнул. Чем привел подполковника Самоварова в состояние крайнего нервного возбуждения.

«Либо они соперничают по службе, — сделал вывод Сергей. — Либо вообще из разных структур».

— Вы правы, товарищ капитан. — Сергей повернулся к парню, засевшему в углу. — Я дежурил во дворе и видел их. И зашел в подъезд следом за ними. И видел, как они поднялись на этаж и вошли в квартиру Комаровых. Девчонку я ждал в подъезде. Боялся, что просмотрю. Увез ее оттуда к себе.

— Зачем?! — на очень высоких нотах спросил подполковник. — Зачем вы полезли в эту скверную историю, Авдеев? Снова из-за сюжета к очередному роману?

— Я не знаю. — Он высоко поднял плечи. Резко опустил. — Я не знаю. Наверное, потому, что поверил ей.

— Повери-или?! — протянул Самоваров со скверной ухмылкой. — Поверили, что она не убийца? Не мошенница?

— Я поверил, что она жертва обстоятельств, подполковник. Жертва чудовищных обстоятельств. И еще я поверил, что ее использовали втемную. Она должна была погибнуть там, в зале суда, и даже не подозревала об этом. — Сергей снова повторил: — Она должна была погибнуть.

— Но не погибла же! — возмутился Самоваров.

— И именно по этой причине, по вашему мнению, те люди ждали ее в квартире ее матери? — снова подал голос капитан.

— Да. И именно по этой причине они замучили до смерти ее мать, пытаясь узнать о местонахождении ее дочери. Она не соучастница. Она — свидетель. И именно поэтому я помогал ей. Да.

— А я-то полагала, что ты в меня влюбился, дядя Сережа, — раздалось от двери в кухню.

Вот дуреха! Зачем?! Зачем она вернулась?! Они же возьмут ее теперь, увезут, посадят в камеру. И даже если в одиночку, это ее не спасет.

— Обещал не пить, — укорила Инна, заходя в кухню. — А таксист снова водки привез.

— Ну и что, — буркнул Авдеев. — Кому я нужен трезвый?

— Мне, — серьезно заявила Инна и села с ним рядом за стол, коснувшись локтем его локтя. — Кто-то же мне должен таскать передачки в тюрьму. Кто, если не ты? Она не понесет.

Они оба уставились на Машку, съедающую Инну глазами. А та еще поддразнила: улыбнулась кисло и головой тряхнула с вызовом.

— Ты с ней переспать успел? — ахнула Машка и вдруг, привстав, потянулась неухоженными ногтями к лицу девушки.

— Сядьте, Мария Ивановна, — прикрикнул на нее Самоваров.

И жестом фокусника извлек из кармана наручники, распахнул их, выложив на стол. Инна послушно сунула в них запястья. Наручники защелкнулись.

— Зачем ты вернулась, Инна? — воскликнул Сергей, не сводя взгляда с дверного проема.

Мужчина в штатском, посланный забрать у таксиста водку, задерживался.

— А смысл бежать? — Она окинула его угрюмым взглядом. — И куда? Лучше этим сдамся, чем те меня убьют. Ну что, поехали?

На мокрую ветку цветущей сирени уселась ворона. Страшная черная птица была слишком тяжела. Ветка с массивной цветущей гроздью нагнулась почти до земли. Закачалась. Ворону это не спугнуло. Она продолжала сидеть, балансируя на сиреневой ветке, как на канате.

Дурной знак, решил Альберт Вадимович и заставил себя отвести взгляд. Не смотреть на большую черную птицу. Где-то он читал, что вороны предвещают недоброе. Особенно если прилетают в одиночку, не стаей. Особенно если смотрят на тебя. Альберт Вадимович снова глянул на сиреневый куст. Ворона по-прежнему качалась на ветке. Ее черные глаза-бусинки уставились прямо на него.

Да нет же! Чушь полная! Она не может видеть его за тройным стеклопакетом. Чушь и предрассудки.

Ворона словно услыхала его сомнения. Взмахнула большими черными крыльями, взлетела с ветки и переместилась на подоконник. Ее клюв коснулся стекла раз-другой-третий.

Она стучала в стекло! Она принесла дурные вести!

— Кыш-кыш-кыш! — Альберт Вадимович замахал на птицу руками, с силой застучал в стекло. — Пошла отсюда, пошла!

Ворона прошлась по оцинковке подоконника и улетела.

— Ну вот. Так-то лучше.

С тяжелым вздохом он задернул тяжелые портьеры. Окна редко занавешивались. Некому было наблюдать за жизнью старика извне. Только грозным черным птицам. Он заставил себя отойти от окна. Проворчал:

— Так ты скоро с ума сойдешь, Алик. Нельзя… Нельзя так распускаться…

Аликом его называла только покойная жена. Аликом, Аличкой, любимым. Вспомнив о ней, он неожиданно прослезился. Он ведь дурно с ней обращался, если вспомнить. Она не заслуживала. Она была доброй, милой, до определенного возраста красивой женщиной. А он так мало уделял ей внимания. Так мало времени проводил с ней. Все дела службы. Потом появилась молодая любовница. Потом ее сменила другая. Он не успевал! Он совершенно не успевал замечать, как тает его жена. Ее страшный диагноз не испугал его, нет. Он немного выбил его из колеи. Заставил нервничать. Дом наводнили сиделки, без конца мелькали белые халаты вызванных врачей «неотложки». Он почти совсем перестал бывать дома.

Дина, их дочь Дина все время была рядом с матерью. И когда матери не стало, часто упрекала его в равнодушии. Он не возражал, но от разговора все время уходил. Ссылался на занятость, поворачивался к ней спиной и уходил, уезжал. Попросту — сбегал.

Так между ними и образовалась трещина. Она все разрасталась, разрасталась, пока не превратилась в громадную пропасть, дна которой не видно. Нет, он ей помогал, конечно. И деньгами и влиянием. Но вот поговорить с дочерью по душам, узнать, что ее тревожит, что радует, у него так и не вышло до самого ее последнего дня.

Альберт Вадимович остановился возле ее портрета с траурной каемкой, погладил кончиками пальцев ее лицо, волосы.

— Прости, дочка. Прости. Я все исправлю.

Он понимал, что исправить уже ничего нельзя. Дины больше нет. Она его не слышит. Как раньше не слышал ее он. Старался не слышать. Но все равно говорил с ее портретом. Каждый день говорил. И обещал все исправить.

В кармане пискнул мобильный телефон.

— Да! — ответил он, стараясь, чтобы голос звучал по-прежнему властно, без старческого дребезжания.

— Надо поговорить, — ответили ему.

— О! Глеб! А где же твое приветствие? Ни тебе здравствуйте, Альберт Вадимович, ни как ваше здоровье? Все, что взрастила в тебе Дина, ушло вместе с ней? Как был быдлом, так и остался?

— Давайте обойдемся без оскорблений. И ваша Дина, уж простите, не смогла бы воспитать даже козу! Не мне вам рассказывать, чем обернулось для нашей семьи ее так называемое воспитание.

— Заткнись, сволочь! — скрипнул зубами старик. — Я тебе… Ты за все ответишь!

— Мне не за что отвечать, — тихо возразил Глеб. — Я ни в чем не виноват. Все, что я когда-то делал и делаю, я делал и делаю для своих близких. Ваша Дина ни в чем никогда не нуждалась. И мой сын Тарас… Не нуждается ни в чем тоже. И не будет нуждаться.