Людмила Феррис - Синдром выгорания любви

Заурский, в своем стиле, резко поменял тему разговора и застал Юльку врасплох.

— Не могу сказать, не моя это тайна.

— Тайна — это когда она работе не мешает, а если мешает работе — значит, никаких тайн. Надя сама не своя, у нее все из рук валится, запарывает мне тексты во втором номере подряд, хорошо, хоть Мила Сергеевна на страже.

— Она вам потом расскажет, я не могу, это личное.

— С ума я с вами сойду!

Из кабинета главреда ни ему, ни Юле Сорневой не было видно, чем занимается корректор Надя Метеля, потерявшая недавно так глупо все денежные накопления. Надя наконец решилась на звонок, который так долго откладывала. На том конце телефона ответили сразу, и она зачастила:

— Здравствуйте, это я, Надя Метеля. Я деньги должна принести, но так получилось, что у меня денег сейчас нет. Но это временно.

— Ты мне позвонила, чтобы рассказать о своих проблемах? — недовольно сказал женский голос.

— Нет, просто я в это время всегда деньги отдаю.

— Ты уже задержала выплату на неделю.

— У меня проблемы с карточкой, она заблокирована.

— От меня что ты хочешь? Деньги неси!

— Вот я и звоню, чтобы попросить отсрочку дней на пять.

— Послушай, у меня не богадельня. Два дня, не больше, — и телефон отключился.

Значит, у нее только два дня, целых два дня. Зарплата будет через неделю. Может, зря она отказалась от помощи Сорневой, когда та предложила одолжить ей денег? А может, она не зря выслала Виктору деньги? И не мошенник он вовсе, а человек, попавший в беду, человек, который заставил ее поверить, что любовь есть и она, простой корректор Надя Метеля, тоже может быть любимой. Это сладкое слово «жена» до сих пор звучит в ее душе дивной музыкой, и она будет ждать от него вестей столько, сколько потребуется. Только вот откуда ей взять деньги через два дня? Задача была нерешаемой.

Наши дни

Никита Щукин вошел в ее кабинет почти через полчаса после телефонного разговора. Она уже отчаялась, сердце сильно билось, и мысли словно бежали по кругу, и вновь и вновь она переживала горькое чувство, что ее предали, бросили, и не могла от этого избавиться. Ну где же он, наконец? Что он хочет от нее? Она поправила прическу, прикоснулась розовой помадой к губам, вот так лучше. А то вдруг он не узнает ее?

— Здравствуйте, Антонина Михайловна! — Он улыбался и шепотом добавил: — Привет, Котенок.

— Здравствуй, Никита, рада тебя видеть. Кофе, чай?

— А давай кофе! Нанесу тебе материальный урон, выпью пять чашек. И сахара побольше!

Антонина мимолетно отметила, что мужчина позаграничному ухожен — мужской маникюр, стильная рубашка синего цвета, обувь из натуральной кожи и легкий, дорогой запах парфюма. Никита выглядел каким-то особенным, далеким, что ли, но таким родным. Она понимала, что все эти годы очень хотела его забыть, и убеждала себя, что женщины всегда склонны додумывать и придумывать всякие истории, накручивать себя, а потом страдать.

— Ну, кофе ты меня не разоришь. Рассказывай, чего явился не запылился? И вообще, как живешь?

— Нормально живу, не жалуюсь. Так сложилось, что была возможность уехать в Америку, сначала в командировку, а потом на работу пригласили.

— И как там, в капиталистической Америке? Не тянет назад, на родину?

Он засмеялся.

— У меня уже там родина, там семья, жена.

— Тоже американка?

— И да и нет, у нее родители давно эмигрировали из России. Пришлось жениться, должен ведь я как-то получить американское гражданство. Вариантов было много, просто женитьба — самый простой и самый быстрый.

— Ты всегда умел производить впечатление на девушек.

— Не скажи, Котенок, здесь надо было сильно расстараться. Русские парни считаются в Америке очень умными, но конкурировать с «Панамерами» и «Ренджиками»» сложно. У одного моего американского знакомого вообще частный самолет. Куда там русским ребятам с леденцами да в шоколадные ряды?!

— Но у тебя ведь все получилось?

— Получилось, Котенок, получилось. Только вот в России я душой отдыхаю, нет постоянного напряжения, можно любоваться на ясное солнышко и бескрайние просторы.

— Ага, а солнце в Америке светит по-другому! Или светит и не греет? — ей хотелось, чтобы он все-таки сказал, что дома лучше и что он скучал если не без нее, то хотя бы по Родине.

— Котенок, не цепляйся к словам. Я правда здесь отдыхаю от постоянных разговоров о работе, американцы говорят о работе постоянно, везде и всюду. Я могу тут позволить себе маленькие слабости, которые американские стоматологи относят к смертным грехам, например, выпить чай с сантиметровым слоем сахара на дне чашки. Я могу тут постоянно не улыбаться «американской улыбкой», и если у меня плохое настроение, свирепо поглядывать на окружающих.

— То есть ты сегодня меня объешь еще и на сахар, — засмеялась она, и ей стало легко. Как же она без него скучала! — Я думаю, что мама твоя довольна. Она так мечтала о том, чтобы ты отсюда уехал, и с удовольствием переехала меня своим трамваем, так как я была для тебя неподходящей партией.

— Нас переехали обстоятельства. Кем бы я сейчас был в этой провинции? Нищим? Мы жили бы от зарплаты до зарплаты и ты бы меня потом возненавидела?

— Давай не будем про то, что могло быть. Смысла не вижу. Давай говори, что ты тянешь. Ты же сказал, что у тебя ко мне дело, личное. Давай к делу.

— А поговорить, Котенок?

— А в Америке поговорить не с кем?

— Ты не поверишь, не с кем! Там, как в России, запросто к себе домой не приглашают и разговоры «за жизнь» до утра на кухне не ведут.

— То есть ты прилетел ко мне душу излить?

— А я вспоминал все время про тебя. А ты меня вспоминала? — наконец она услышала то, чего ждала. И даже если он врет, она примет его слова за правду, потому что ей так будет легче. Но сказала ему совершенно другое.

— Нет, Никита. Мне некогда было скучать. Ты меня оставил, и, чего я добилась в жизни, это моих рук дело. От большого объема выпитого кофе, между прочим, давление может подскочить, это я тебе как доктор говорю.

— Тетя доктор, полечите мне душу, — он куражился. А потом вдруг заговорил серьезно: — Мне нужно, чтобы ты забрала мать в свой дом престарелых.

Вот этого Антонина Михайловна не ожидала.

— Твою мать?

— Мою мать, ты не ослышалась. Я вряд ли еще приеду в Россию, перелеты дорогие, я еще за дом все деньги не выплатил. У меня режим строгой экономии. Мать осталась в квартире одна, больная насквозь, из дома не выходит, соседка ей ходит за молоком и хлебом. За два дня, что я здесь, два раза «Скорую» вызывал — то давление, то сердце. В общем, надо как-то принципиально решать с ней вопрос.

— Я всего лишь директор, а решение о помещении в дом-интернат для престарелых принимает социальная служба.