Влада Ольховская - Сад камней

— Почему ты не боялся умереть? — спросила Кира.

— Сам не знаю. Понимал, что должен бояться, а страха не чувствовал. Но судьба любит шальных, и там, где умирали другие, я оставался жив. Я не ценил это, даже не задумывался, просто существовал и все.

Кира украдкой бросила на него взгляд и подумала, что именно это и означает — найти свой путь. Илья выбрал профессию, которая идеально соответствовала его природе. Он хотел риска, действия, постоянных встрясок, но при этом внутреннее благородство мешало ему нарушать ради этого закон. И он нашел для себя жизнь, которая не давала заскучать.

По идее, именно с таким ритмом он должен был оставаться счастливым до глубокой старости. Но что-то ведь изменилось — и вечная гонка со смертью сменилась ночными кошмарами и попытками забыться в наркотических парах.

— То, что тебя интересует, случилось лет семь назад — точно я не считал, с тех пор время пошло по-другому. Я был в Азии, мотался по зонам военных действий, очутился в городке, где шли бомбежки — за такие фото платили больше всего, да и мне было интересней. Это как наркомания, понимаешь? Чем выше ты поднимаешься, тем больше тебе хочется. Я привык рисковать… И мне уже нужно было идти по краю, чтобы чувствовать все тот же поток адреналина. Иначе жизнь становилась черно-белой, а на это я пойти не мог.

— Но ты… ты ведь не был солдатом?

— Нет, — покачал головой Илья. — Напротив, я очень хорошо усвоил главный урок: репортеры, с камерой или без, не должны ни во что вмешиваться. Только сохраняя нейтралитет, мы могли не быть частью этой войны… или льстить себе надеждой, что мы — не ее часть. Вроде как это театр, а мы тут просто зрители.

— Ты в это верил?

— Человек может поверить во что угодно, если очень захочет. Я не думал, что тот город, тот день будут иными, а потом все изменилось… Был налет, большой, стреляли почти на всех улицах. Я иногда фотографировал, иногда — отсиживался. Я не боялся смерти, но и откровенных глупостей не делал, под пули не лез, тогда бы меня никакая судьба не уберегла! Потом все закончилось, город вроде как отстояли. Я вылез из укрытия, увидел, что военные отступают, а гражданские мечутся, пытаясь найти друг друга. Но это там обычное дело, всегда так — это верный признак того, что бой и правда окончен. Люди приспосабливаются ко всему, и к войне тоже. Так вот, я выбрался на улицу, а потом…

Все это время его голос звучал ровно, почти монотонно. Вряд ли это было от недостатка эмоций, скорее, наоборот: то, что случилось там, до сих пор причиняло ему такую боль, что скрыть ее он мог только за абсолютным равнодушием. Но когда дошло до самого важного, даже выдержки Ильи оказалось недостаточно, он запнулся.

Кира видела, что он напряжен до предела. Он снова был не в этом моменте, не здесь, не с ней — а на разгромленной улице.

— Что там случилось? — мягко поторопила его Кира. Она не хотела быть жестокой, но уже не имела права отступить. Сейчас она могла лишь помочь ему побыстрее пройти через это.

— На улице я увидел ребенка. Маленького мальчика лет трех. Он, похоже, потерялся, сидел посреди улицы и плакал. Я хотел ему помочь! Я собирался ему помочь… И вдруг я подумал: а что если перед этим сделать кадр? Именно такие фотографии и становятся потом популярными на весь мир: лик войны и все такое. Люди в богатых и сытых странах смотрят на них, ужасаются для приличия, но в глубине души радуются, что это не здесь и не с ними. Поверь мне, ружья и бомбы пугают не так сильно, как потерявшийся, заплаканный маленький мальчик.

Я был уверен, что у меня все под контролем, Кира. На сто, на двести процентов! Я не сомневался, что сейчас сфотографирую его, а потом отведу к каким-нибудь сотрудникам гуманитарной помощи, их там хватало. Атака закончилась, мы были в безопасности, ничего плохого не могло случиться!

— Но ведь случилось же?

— Да… Снаряд взорвался, — быстро и сухо, словно читая с листа, произнес Илья. — В доме, рядом с которым мы были. Я как раз нашел ракурс и снимал. Нас накрыла взрывная волна, полетели осколки… Пацан был ближе к эпицентру, я — чуть дальше, но швырнуло обоих. Без контузии не обошлось, но я пришел в себя быстрее… Я тогда думал, что есть, с кем сравнивать. Я быстрее очухался, он, маленький, наверняка сознание потерял. Но я ему помогу! А помогать было некому.

— Мне очень жаль…

— Погоди, дослушай, раз все узнать хотела. Знаешь, как я понял, что он мертв? Большая часть того, что было им, оказалась на мне. И на камере, которой я его снимал. Снимал вместо того, чтобы взять и увести оттуда!

— Ты бы все равно не успел…

— Может, и успел бы. Как знать. Теперь уже никто наверняка не скажет! Но он был мертв. Своего я добился: момент его смерти остался на карте памяти. Лик смерти в чистом виде! Хотел — получи. Я отдал это фото какому-то фонду… Ты хочешь узнать, что мне снится? Этот день. Этот момент. Этот взрыв. Кровь и куски тела, летящие на меня. Все то, что я не остановил.

Он намеренно отводил от нее взгляд, словно боялся увидеть в ее глазах осуждение. Возможно, у нее и было право сейчас упрекать его, обвинять, смотреть с презрением. Однако Кира так не могла. Она не чувствовала , что он виноват.

Потому что она видела, что он за человек. Не отмахнувшийся от одной из смертей — а запомнивший ее на всю жизнь. Да, тогда он был не прав, но он сумел измениться. Кира не просто пыталась подбодрить его, она действительно сомневалась, что он успел бы спасти того мальчика. Возможно, если бы он подошел к нему ближе, взрыв убил бы их обоих. Фортуна снова спасла своего любимца — но какой ценой!

От такого воспоминания не избавишься на сеансе психотерапии. Оно задало новые правила для всей оставшейся жизни Ильи. Кира видела, что он и сам понимает это — и боится того, что она скажет и сделает! Предполагает, должно быть, что она откажется от него… На словах или просто уйдет. Наркоман — уже проблема, а наркоман с таким прошлым… В этом он видел двойную вину, непростительное преступление, вроде как клеймо на его будущем.

А Кира видела оправдание. Мало кто способен на искреннее раскаяние, и именно из-за этого чувства, из-за страдания, Илья сегодня мог сказать, что стал другим человеком.

Она подошла ближе, расправила плед, который он принес, и накинула ему на плечи. Илья вздрогнул, как от удара… Может, он удара и ожидал? Он смотрел на плед с нескрываемым удивлением, а потом перевел взгляд на Киру.

— Зачем?

— Ты дрожишь.

— Не от холода.

— От холода тоже, здесь холодно, правда. — Она осторожно обхватила руками его руку. — Продолжай, пожалуйста.

— Да не так уж много истории той осталось… Я больше не мог снимать. Как увидел ту последнюю фотографию — как отрезало. Мне стало противно все, что я раньше обожал. Поэтому я вернулся в Россию, сменил профессию…