Наталья Андреева - Гроzа [litres]

– За эти дни многое изменилось, мама, – насмешливо сказала Варя. – Я вот могу выйти из дома, а ты нет. И вообще я скоро выхожу замуж.

– Но пока ты живешь в моем доме!

– Мне здесь все опостылело, – с ненавистью сказала Варя. – Когда я, наконец, выйду отсюда с чемоданом, это будет самый счастливый день в моей жизни!

– Обед-то подавать, хозяйка? – выглянула из кухни повариха.

Только тут все почувствовали запах жареного мяса и лука. На кухне что-то аппетитно скворчало. Кабанова устало кивнула:

– Подавай.

– Я сейчас в гостиной накрою.

– Не надо. На кухне поем…

…– Принесла ее нелегкая! – в сердцах сказала Варя.

– Что делать будем? – уныло спросила Катерина.

– Стасову звони.

– Мы договорились вечером встретиться.

– Встретитесь позже.

– Как ты не понимаешь…

– Это ты не понимаешь! – оборвала невестку Варя. – У тебя одна любовь на уме! Если мать выкрутится – нам с тобой крышка. Жизни нам здесь не будет, это уж точно.

– Я могу уехать с Борисом, а ты убежать с Кудряшом. – Катерина достала из кармана телефон, собираясь звонить Борису.

Варя с грустью посмотрела на невестку. Спросила:

– А ты уверена, что мы им нужны?

– Но ведь они нас любят! – жалобно сказала Катерина.

– Это мы их любим. Но любовь, Катя, вещь такая хрупкая. Она как фарфоровая чашка, такая красивая, но если в нее постоянно лить кипяток, то может образоваться трещина. И в любой момент чашка может лопнуть, и тогда кипяток обварит тебе душу. Бывает, что это смертельно.

– Но неужели Тиша не даст мне развод?

– Он-то даст, – вздохнула Варя. – Вопрос, что ты делать будешь со своей свободой?

…Глаша вернулась к вечеру. Увидев хозяйку, разрыдалась.

– Мария Игнатьевна… как же я рада-то, господи!

– Где ты была? – сурово спросила Кабанова.

– Да к родителям ездила. Деньги у меня там.

– Деньги?

– Вы ведь мне много платили. Комнатку выделили, питанием обеспечивали. Вот я и откладывала на черный день. Банкам-то я не верю, ну их. В чулке, оно надежнее. Да в долларах, как вы меня учили.

– Уехать решила? – усмехнулась Кабанова. – И куда? Неужели в Москву?

– Чего я там забыла? Я подумала: может, на адвоката надо?

– Ты хотела предложить мне деньги?!

– Уж не побрезгуйте, – хлюпнула носом Глаша. – Если надо пойти куда, вы скажите. И в Москву я готова съездить. Если надо. Похлопотать.

– Да-а… Родная дочь продала, а ведь мы их рожаем, чтобы было кому в старости стакан воды подать. А бывает, что чужие руки роднее и надежнее, чем руки твоих детей. Где я сделала ошибку? – горько спросила Кабанова. – Ведь я и к тебе была строга. Поблажек не делала, работать заставляла. Вопрос в благодарности. Чем меньше у человека есть, тем он отзывчивее к чужим бедам. Малым делиться проще, чем большим. Хотя, казалось бы, должно быть наоборот. У Вари с детства было все самое лучшее. А ей все мало.

– Она, Варька-то, врет вам, – хлюпнула носом Глаша. – Никогда она с Борисом не встречалась. Вместе они через калитку-то выходят.

– Что ты такое говоришь?!

– Сноха ваша загуляла. Видели их…

Мария Игнатьевна без сил опустилась на стул…

…Лев Гаврилович Кулигин шел по улице, размахивая авоськой. Пожалуй, допотопная авоська эта осталась в Калинове у него одного. Но Кулигин был неприхотлив в быту и вещи покупал крайне редко. Авоська служила ему еще с тех советских времен, когда в ней так сподручно было носить с колхозного рынка арбузы. Арбузы Кулигин любил и к авоське поэтому испытывал самые нежные чувства. Лев Гаврилович не носил в ней ничего такого, чего ему надо было бы стыдиться. Продукты покупал самые простые: хлеб, молоко, недорогую вареную колбасу. Иногда мог побаловать себя шоколадными конфетами и даже баночкой красной икры к празднику. Но и икру он нес гордо, никого не стесняясь, потому что честно на нее заработал.

Но сегодня Кулигин шел в самый дорогой в городе магазин не за икрой. Дежурившие у дома ученики сообщили Льву Гавриловичу, что интересующая его особа недавно проехала в маркет. Разумеется, в самый дорогой.

Лев Гаврилович подождал, пока она выйдет из магазина. Все это время он стоял у машины и разговаривал с Сашей, водителем.

– Так нам с чего начинать-то, Лев Гаврилович? – допытывался Саша.

– Пусть дочка твоя сначала читать-писать научится, – улыбнулся Кулигин. – Мала она еще для моей математики.

– Так чем раньше, тем лучше! Я хочу, чтобы она в институте выучилась да работу себе чистую нашла. Не как я всю жизнь, в шестерках. Платят мне, конечно, хорошо…

– Погоди, – Кулигин тронул его за руку. И другой рукой приподнял шляпу: – Здравствуйте, Софья Павловна!

– Лев Гаврилович! – обрадовалась мэрша. – Как хорошо, что я вас встретила! Давно хотела с вами поговорить. О Верочке моей. Ей ведь в следующем году в университет поступать.

– Я буду с ней заниматься дополнительно. Но на общих основаниях, вы уж меня извините. Способности у Веры есть, но я бы посоветовал ей не замахиваться на технический вуз. Не потянет.

– Да зачем нам технический! – всплеснула руками мэрша. – Господи, что же мы стоим? Может, кофейку где-нибудь попьем?

Кулигин облегченно вздохнул. Он, собственно, на это и рассчитывал. Конечно, жена про своего мужа плохого не скажет. И всегда подтвердит его алиби. Но Кулигину уже удалось собрать достаточно информации. И поговорив с мэршей, он смог бы с уверенностью сказать, во сколько той роковой ночью Степан Дикой вернулся домой и мог ли он стрелять в опасного для него человека?

А в том, что его расследование представляет для мэра опасность, Кулигин уже не сомневался.

Спала Катерина плохо. С Борисом этой ночью ей встретиться не удалось. Свекровь смотрела на нее так, что у Катерины леденели руки и сердце почти останавливалось. Пару раз она порывалась уйти из дома, хлопнув дверью. Все равно они с Тихоном скоро разведутся.

«Поживу какое-то время у мамы, – думала Катерина. – А потом мы с Борисом уедем». Останавливало ее только то, что Борис на звонки не отвечал. Они поговорили всего один раз, когда Катерина сказала своему любовнику по телефону, что свекровь отпустили под подписку о невыезде и свидание придется перенести на более позднее время или вообще отменить. С тех пор Борис трубку не брал. А Катерина боялась ему названивать, ей все время казалось, что ее подслушивают.

Да еще погода менялась. Небо оставалось безоблачным, но задул пронзительный северо-западный ветер, и уже стало понятно, что он принесет в Калинов ненастье. Катерина была крайне чувствительна к переменам погоды, это у нее было с детства, после той роковой грозы. Катерина вдруг почувствовала сосущую под ложечкой тоску. Словно бы в самой сердцевине, там, где соединяются ребра, открылась рана и в нее медленно ввинчивался ржавый гвоздь.