Геннадий Сорокин - Смерть со школьной скамьи

«Даже если это он убил Ленку, я никогда не продам его. Он мне как отец родной. Даже больше, чем отец. Мой отец никогда не понимал меня, а с Вьюгиным я дышу одним воздухом, в нас течет одна кровь, мы слеплены из одного теста».

— Но им нас не сломать, никогда и ни за что! — Вьюгин, не оборачиваясь, показал на портрет Дзержинского за спиной. — Пусть его псы запомнят, как бы нас ни прессовали — мы своих не сдаем, из любой передряги вытащим. Сам погибай, а товарища выручай! На том стояла, стоит и будет стоять советская милиция!

Мы, не чокаясь, выпили.

— Андрей, завтра до обеда отдыхай, — разрешил Вьюгин. — После семи зайдешь, расскажешь о своих похождениях.

От начальника Игошин повел меня в кабинет инспекторов уголовного розыска. И здесь меня ждали. На столе ушедшего в отпуск Шахбанова Елькин и Матвеев постелили газету, порезали хлеб, сало, расставили разномастные стаканы.

— Андрюха, — сказал Матвеев, доставая из сейфа сколотые канцелярской скрепкой бумаги, — пока мы маракуем, ты почитай расклад и запомни его, как «Отче наш». Если завтра тебя областники или комитетчики дернут, ты им должен пропеть все слово в слово.

Я отпил из чайника воды, закурил, сел за свой стол. В животе приятно растекалось водочное тепло. Организм, предвидя предстоящие возлияния, переключился на критический режим работы. Как только внутренняя энергия во мне закончится, я начну тормозить, клевать носом и усну. Но пока, часа на два, на три, меня еще хватит на полноценную, полную разума и действия жизнь.

Первой из бумаг был рапорт.

«Начальнику Заводского РОВД Вьюгину С.С. Секретно.

Во время плановой встречи агент Клоп сообщил, что некто Виктор Солодов хранит дома крупную сумму денег в иностранной валюте. Матвеев».

В углу рапорта размашистая резолюция Вьюгина: «т. Зыбин А.П. Организуйте оперативные мероприятия по изобличению преступника».

Внизу рапорта виза начальника ОУР: «тт. Матвеев С.Л., Лаптев А.Н. Установить личность Солодова, приступить к оперативной разработке фигуранта».

«Теперь Витьку конец, — подумал я. — Никому он добровольно ничего не выдавал. Это мы с Матвеевым вышли на контакт с ним и провели оперативную комбинацию, во время которой он признался в незаконном хранении валюты. Да и черт с ним! После стишка про Брежнева у меня к нему какое-то чувство физического отторжения. Пускай сидит, если ему так на роду написано».

Я взял авторучку, в самом конце листа написал «Ознакомлен», поставил позавчерашнюю дату и подпись.

Следующим документом был план оперативно-разыскных мероприятий по разработке преступной деятельности гражданина Солодова В.Н.

— Серега, — сказал я, оторвавшись от бумаг. — А разве валютчики — это не по линии БХСС?

— Мой агент сообщил о преступлении, значит, валютчик мой.

Я бегло ознакомился с планом.

«п. 3. Планируемая дата проведения — 4 мая 1983 г. Под благовидным предлогом (похороны общей знакомой) инспектору Лаптеву А.Н. выйти на контакт с Солодовым. В ходе оперативного опроса выяснить, имеет ли он валюту и как намерен ей распорядиться».

Я подписал план, вернул документы Матвееву.

— Серега, а как вы узнали, что меня комитетчики повязали? Уж не Николаенко ли сообщил?

— Первым узнал Вьюгин. А из областного УВД нам только недавно позвонили, когда мы уже все разведали и план составили.

— Как только вы из общаги вышли, — добавил Елькин, — так Вьюгину кто-то позвонил и сообщил, так, мол, и так, неизвестные лица увезли вашего Андрея Лаптева на черной «Волге». Остальное было делом техники. Я метнулся к знакомым в областное УВД, узнал, за что тебя могли задержать, а Серега все документы выправил. Ну что, не пора ли нам причаститься?

— Мне завтра работать. — Игошин жестом показал, что он — пас.

— Завтра мне Вьюгин выговор объявит, — сказал Матвеев, — так что с тебя, Андрюха, причитается.

— За что тебе выговор? — не сразу понял я.

— По плану я должен был обеспечить тебе оперативное прикрытие во время похорон, но отвлекся, не уловил момент, когда ты с Солодовым на контакт вышел. Ну что, вздрогнем?

Мы подняли стаканы.

— За выговор! Дай бог, чтобы не последний! — С чувством юмора у Сереги всегда было все в порядке.

Распив бутылку, я, Елькин и Игошин на машине дежурной части поехали по домам, а Матвеев остался спать в кабинете.

Подъезжая к общежитию, я ощутил жгучее, просто всепоглощающее желание заняться любовью. Мое тело, разум, душа — все требовало половой разрядки.

«К кому можно пойти ночью и пьяным? В женскую комнату не попрешь. Хотя и Галька, и Маринка Селезнева, и даже Светка из хлебопекарного цеха наверняка бы мне не отказали. Я ведь из заключения возвращаюсь, меня пожалеть надо, помочь стресс снять. Остается Инга. Она сама сидела, должна войти в положение».

Осторожно проскользнув мимо задремавшей вахтерши, я поднялся на этаж, постучался к Инге. Она открыла заспанная, в мятой ночной рубашке. Я шагнул в темноту комнаты, сбросил на стул пиджак, притянул ее к себе и жадно стал целовать в губы. Ни слова не говоря, Инга ловко высвободилась, выскочила в коридор.

— Или ты сейчас уберешься прочь, или я буду визжать до тех пор, пока всю общагу на уши не подниму, — громко сказала она.

Я не стал ее ни в чем убеждать, вышел из комнаты и нос к носу столкнулся с практиканткой, одетой в домашний халатик, накинутый поверх ночной сорочки. Потупив глаза в пол, она обошла меня и скрылась в своей комнате.

«Дважды минус, — подумал я. — Это судьба. Если бы я приехал на пять минут позже или на пять минут раньше, практикантка бы успела подняться к себе в комнату. Проклятая синусоида снова обманула меня да еще лишила перспектив ухаживания за хорошенькой девушкой».

Позади меня что-то шлепнулось на пол. Я обернулся. Это Инга выбросила в коридор мой пиджак.

Я пожал плечами, подобрал пиджак и пошел спать.

Виктора Солодова судили осенью. Я выступал на его процессе свидетелем обвинения. По совокупности статей, за антисоветскую агитацию и пропаганду, за незаконное хранение иностранной валюты он получил шесть лет колонии строгого режима. Больше я о нем ничего не слышал.

В четверг после обеда я поочередно встретился со всеми агентами, находящимися у меня на связи. Всем им я поставил задание — найти похищенную у гражданки Мякиной четырехколесную детскую коляску синего цвета. На днище, на фанерке, авторучкой муж потерпевшей нарисовал знак американского доллара.

— Запомни, — говорил я каждому из агентов, — детская коляска — громоздкая вещь. Это не воротник с пальто и не хрустальная ваза. Коляску в сумку не спрячешь. Из общежития коляску укатили своим ходом, а значит, она где-то в нашем районе. Как я представляю, коляску украла какая-то беременная лахудра или ее друзья-подруги. Беременность у воровки первая, вот она и старается, чтобы все было «не хуже, чем у людей».