Шарль Эксбрайя - Раны и шишки. Любовь и лейкопластырь. Порридж и полента. Оле!.. Тореро! Пой, Изабель!

— Пусть они вопят, сколько им нравится. Скоро я заставлю их сменить тон, а если они и нападают на меня, — то потому, что далеко не уверены в моем провале. В противном случае они обошли бы меня молчанием.

Как я и ожидал, дон Амадео оказался очень требовательным в условиях контракта, заставив Луиса подписать его на пять лет. Несмотря на возражения Консепсьон, контракт был подписан, после чего Рибальта справедливо заметил, что если Луис рисковал только именем, то он — всем своим состоянием. И все же Консепсьон заметила:

— Луис рискует потерять не только имя, но и жизнь, дон Амадео!

Рибальта отделался неясным жестом:

— Об этом я не беспокоюсь, у дона Луиса достаточно опыта, чтобы избежать ненужных случайностей.

Несколько дней спустя, проезжая через Севилью, я сам смог убедиться в силе кампании, развернутой против моего друга. Я как-раз сидел с приятелями за столиком в нашем излюбленном кафе, когда ко мне подошел журналист, с которым меня связывали не очень приятные воспоминания:

— Так это правда, дон Эстебан?

— Что именно?

— Что Луис Вальдерес снова выходит на арену?

— Говорят, да.

— А, интересно, что стоит за этим?

Я взглянул на него с крайней неприязнью:

— Не понял вашего вопроса, сеньор?

Безо всякого приглашения он устроился за нашим столом.

— Не разыгрывайте комедию, дон Эстебан. Здесь какая-то афера!

— Какая еще афера?

— Именно это я и хотел от вас услышать. Луиса Вальдереса всегда хвалили больше, чем он того заслуживал, и вряд ли после долгого перерыва он стал лучше.

— Это ваше мнение, но не мое.

— Пор Диос! [93] Боже мой! Я так и думал, иначе вы бы в этом не участвовали. Наверное, можно загрести много песет, дон Эстебан?

Вместо ответа я выплеснул ему в лицо стакан манцанильи. Он выругался, а затем медленно вытерся.

— Вы об этом еще пожалеете, дон Эстебан!

— Может вам еще добавить?

Он тяжело поднялся:

— Послушайте, вы! Мне наплевать на ваши махинации, но публику вы не обманете. Мы еще сможем оградить ее от таких мошенников!

На этот раз я дал ему оплеуху, в которую вложил столько силы, что ее должны были услышать в самом Серпьесе. Окружающим пришлось удерживать нас, иначе бы мы подрались. Мой соперник задыхался от ярости:

— Я всегда считал вас скотиной, Рохиллья…

— А я вас — шантажистом! Хотите, чтобы я купил ваше молчание, да? Так вот! Имейте в виду, что нам наплевать на ваше мнение и на мнение тех, кто вместе с вами! Нас рассудит публика, и я уверен, что ей не понадобится ваше мнение. Она сама поймет, что Луис Вальдерес — это настоящий тореро, в противоположность тем марионеткам, которые вас купили!

— Мы еще встретимся, Рохиллья!

— Когда угодно!

Он вышел, бормоча угрозы и ругательства, и я подумал, что они обязательно выльются в разгромную статью. Утешало то, что в Ла Пальма дель Кондадо я внимательно следил за тем, чтобы Луис не читал газет.

В тот же вечер я рассказал Консепсьон об эпизоде с журналистом и попросил, чтобы ни одна газета или журнал не попали на глаза ее мужу. Она пообещала сделать все от нее зависящее. Наш разговор происходил во время сиесты. Луис, Ламорилльйо и Гарсиа отдыхали после утренней тренировки. Мы с Консепсьон сидели на скамейке в тени густых ветвей. Чуть ощутимый ветерок гнал волны по луговой траве, со стороны моря с криками пролетали птицы… Покой, который, казалось, никто и никогда не тревожил и который существовал вечно. Я видел профиль Консепсьон. Возраст слегка заострил ее черты, сделав их более жесткими. Это лицо, которое я так любил, с годами все больше отражало внутренний мир Консепсьон. Ровный нос, овал лица, подчеркнутый впалыми щеками, тонкие губы. У нее по-прежнему оставалась девичья шея. Меня наполнила безграничная нежность к ней.

— Почему ты так смотришь, Эстебан?

Я невольно вздрогнул, оторванный от созерцания и воспоминаний.

— Почему? Тебе не понять…

— Неужели я до сих пор самая лучшая для тебя, Эстебанито?

— Ты же знаешь.

— Странно, раньше я думала, что я тебя очень хорошо знаю, а теперь я вижу, что не понимаю тебя. Может и прежде мне только казалось, что я понимаю твои мысли?

— Нет, ты их действительно понимала, но только тогда, когда владела ими.

Она легко толкнула меня локтем и наигранно рассердилась:

— Что это с вами, сеньор, как вы смеете говорить о любви с замужней женщиной, муж которой — ваш друг?

— Успокойся, разговор не об этом. Ты неправильно меня поняла. Я, очевидно, не вполне опытен в таких разговорах.

Она засмеялась.

— А мне казалось, что прежде…

— И прежде нет, Консепсьон… Просто тогда ты меня любила, и поэтому мне не нужно было произносить еще какие-то слова.

— Мы были детьми и нежности того возраста…

— …единственные, которые существуют. Зачем ты сейчас разыгрываешь неверие в мою прежнюю искренность…

Она встала и ушла, не сказав ни слова в ответ.

Однажды утром, когда из-за бессонницы я с опозданием вышел к импровизированной арене, на которой тренировались Луис и его товарищи, передо мной остановилась машина, из которой вышел Фелипе Марвин.

— Здравствуйте, дон Эстебан.

— Здравствуйте, дон Фелипе. Какими ветрами?

— У меня были дела в Севилье, и, находясь так близко от вас, я подумал, что может быть вы разрешите мне посмотреть на работу дона Луиса?

— Конечно, с удовольствием. Я как раз иду к нему.

Старый лис хотел убедиться, что я не обманул его и что дело было чистым. Сеньор Марвин по-настоящему любил свою работу и скрупулезно выполнял все ее правила.

— Не знаю, чем вы обидели прессу, дон Эстебан, но она яростно ополчилась на вашего протеже. Злобные заглавия чередуются с насмешливыми. Никто не верит в возможность успеха бывшего тореро.

— Вы ведь знаете эти журналистские игры?

— Да уж…

— Только попрошу вас, дон Фелипе, здесь не говорить об этом ни слова. Я стараюсь поддерживать не только физическую готовность Луиса…

— Можете рассчитывать на меня.

Около часа мы наблюдали за работой «Очарователя из Валенсии» и его команды и удалились прежде, чем они ее окончили.

— Итак, дон Фелипе?

— Покидаю вас, обретя полную уверенность, дон Эстебан. Примите мои поздравления с тем, что вам удалось привести его в отличную форму. Уверен, что если Вальдерес будет точно так же работать перед публикой, то клеветники непременно опозорятся. До свидания, и желаю вам успеха!

— Вайя кон Диос! [94] Храни вас Бог! ( исп. ).

Марвин сел в машину. Прежде, чем отъехать, он заметил:

— Я узнал, что после Арля Вальдерес будет выступать в Пампелуне?

— Да, 7 июля.

— Я тоже буду там.

— Тем лучше, у него не так много друзей, которые бы его поддерживали.