Шарль Эксбрайя - Раны и шишки. Любовь и лейкопластырь. Порридж и полента. Оле!.. Тореро! Пой, Изабель!

Мы выехали из Ла Пальма дель Кондадо только за четыре дня до корриды. На рассвете мы с трудом разместились в двух машинах. Одну из них, в которую сели Ламорилльйо и Гарсиа, вел дон Амадео. Я ехал с Луисом и Консепсьон. До вечера мы добрались до Мадрида, где нас ждал пикадор Алохья. Они обнялись с Луисом, как старые друзья. С Мачасеро мы договорились встретиться в Сеговии, чтобы не привлекать к себе особого внимания. Мачасеро с людьми, необходимыми для полной хвадрильи, ждал нас в гостинице «Комерсио Эропео» на калле Мелитона Мартина. Вечером, за ужином они все сидели молча. Это были старые, изможденные тореро, оставшиеся к началу сезона без контрактов. Я не придавал этому никакого значения. Роль их была незначительной, и эту работу они вполне могли выполнить хорошо. Я обратил внимание на то, как они ели, подолгу смакуя каждый кусочек, как люди, не привыкшие есть досыта каждый день. Сразу же после кофе они отправились спать, пожелав нам спокойной ночи. Я отвел Мачасеро в сторону:

— Где вы, черт возьми, откопали этих типов?

— Вы смеетесь, дон Эстебан! Да я просто не смог найти никого другого. Против Вальдереса развернута ужасная кампания, и все, к кому я обращался, посылали меня подальше.

— Не понимаю, почему? Ведь тореро может работать с кем угодно, лишь бы ему платили:

— Оказывается, что все не так просто, дон Эстебан. Одни говорили мне, что им еще не хочется умереть, другие — что им не нравится, чтобы их провожали на вокзал пинками в зад, и так далее. К счастью, у этих троих не было выхода, и они соглашались на любое предложение. Нам еще повезло, что у них есть достаточно свежие костюмы.

Он немного подумал и добавил:

— Надеюсь, что вы и дон Амадео понимаете, что решились на очень трудное предприятие, и не стоит этого скрывать.

— Кажется, вы потеряли былую уверенность?

— Я не думал, что дело примет такой оборот. Но почему они так ополчились на нас?

— Все эти писаки говорят не от себя, а от имени тех, кто им платит. Будьте уверены, среди этих последних есть знаменитые матадоры, которые опасаются, что конкуренция заставит их работать серьезней, чем они это обычно делают!

Мачасеро вернулся в Мадрид. Несмотря на семьсот километров, которые мы проехали за день, мне не хотелось спать. Я вышел прогуляться по старым улочкам Сеговии, города, который мне нравился в Испании больше других. Старинные кварталы вернули мне покой, и я пришел в гостиницу в хорошем настроении. К удивлению, в холле я встретил Консепсьон.

— Ты еще не ложилась в такое время?

— Я ждала тебя.

Я хотел пошутить:

— Даже не надеялся на такое. Ты решила проявить сочувствие?

У Консепсьон не было ни малейшего желания шутить.

— Не будем отвлекаться, Эстебан. Присядь, пожалуйста.

Я подчинился.

— Эстебан, я только что слышала твой разговор с Мачасеро. Думаешь, он сказал правду?

— Да.

— Что стоит за этой кампанией?

— Если ты все слышала, то знаешь мое мнение.

— Я слышала только то, что ты сказал Мачасеро, но я не уверена, что ты на самом деле так думаешь, Эстебан. Кто платит, чтобы оскорблениями вывести Луиса из равновесия?

— Завистники.

— Говори точней, Эстебан!

— Что же я могу тебе сказать?

— Правду!

— Если бы я ее знал!

— У этой кампании есть своя цель — заставить Луиса пойти на любой риск, чтобы оправдать себя в глазах публики. Ты понимаешь, Эстебан, что значит — любой риск?

— Да.

— Кто-то хочет смерти моего мужа.

— Ты с ума сошла!

— Признайся, разве ты не думал об этом?

— Если смотреть на вещи под определенным углом…

— А кто может желать смерти Луиса, кроме того, кто его ревнует, кто до смерти его ненавидит за то, что именно он оборвал его ослепительную карьеру? Кроме того, кто не может ему простить того, что он отнял у него любимую женщину?

Я не сразу понял смысла ее слов, а когда до меня, наконец, дошло, что Консепсьон обвиняет меня в том, что я желаю смерти мужа, то я даже не нашел, что ответить. Я был просто подавлен. Она смотрела на меня с такой ненавистью, что у меня побежали мурашки по коже.

— Признавайся!

Ярость во мне сменилась удивлением. Мне казалось, что я уже достаточно много вынес от этой женщины, чтобы ожидать от нее подобных обвинений.

— Ты считаешь, что я способен на такое, Консепсьон?

— Почему бы нет? Ведь это из-за тебя умер Пакито, которого ты ревновал ко мне!

Итак, все возвращалось к погибшему в Линаресе мальчику. Я даже подумал, не сошла ли она с ума после смерти приемного сына?

— Что я могу тебе сказать? Это настолько дико…

— Дико или нет, но я тебя предупреждаю: если что-то случится с Луисом, я тебя убью!

Она произнесла это таким тоном, что у меня даже не возникло никакого желания что-то объяснять ей, чтобы рассеять это ужасное подозрение.

Закрыв дверь своей комнаты, я сел на кровать. Возможно ли настолько плохо знать тех, кого мы любим? Что случилось с нашей прежней любовью? Консепсьон ненавидела меня… Она меня ненавидела… Я не переставал повторять эти три слова, которые звучали для меня как надгробная молитва. Маленькая Консепсьон с берега Гвадалквивира ненавидела меня… Но, что бы она ни сделала, она не сможет перечеркнуть нашего прошлого. У сегодняшней Консепсьон не было ничего общего ни с девочкой, для которой я изображал бесстрашного тореро, ни с девушкой, прогуливающейся со мной под руку по улицам Трианы, что изумляло жителей квартала. Их изумляла чистота наших отношений, слышишь, Консепсьон?

Я снимал туфли, когда мне на память пришло то, что сказала Консепсьон о кампании, развязанной против Луиса. Она и вправду превосходила все допустимое, доходя до ненависти. Почему?

Даже несмотря на отличную форму Луиса, современным тореро не приходилось, по-моему опасаться до такой степени за свою репутацию. Я бы мог повторить это при всех. Тогда откуда это бешенство? Еще и еще раз я повторял этот вопрос, но так и не нашел на него ответа. Я собирался уже погасить ночник, когда мой мозг пронзила одна мысль, задержавшая мою руку в воздухе. Мы все говорили только о Луисе, но а если он — только предлог? Что если через него хотели дотянуться до Рибальты, зная, что он рискует всем состоянием? У бизнесменов противники всегда безжалостны. Я пообещал себе поговорить об этом завтра с доном Амадео.

Пообедав в Барселоне, мы днем уже были во Франции, а к вечеру добрались до Арле, улицы которого были полны шумных и смеющихся людей. Я хотел, чтобы у Луиса и его спутников оставался целый день для отдыха перед выступлением. Нужно было начинать понемногу, ведь у Вальдереса еще не было достаточной закалки, чтобы вынести бешеный ритм жизни знаменитых тореро во время сезона коррид.

Подымаясь из-за стола, я попросил дона Амадео уделить мне несколько минут. Он вышел со мной на улицу и, прогуливаясь под платанами, я рассказал ему все, что мне пришло в голову о настоящих причинах кампании, проводившейся против Вальдереса.