Алан Брэдли - В могиле не опасен суд молвы [litres]

Я провела пальцами по губам, изображая, что застегиваю молнию, перекрестила сердце, сложила пальцы в салют девочек-скаутов и сказала:

– Я, Флавия Сабина де Люс, торжественно клянусь, что под угрозой яда в ухе никогда не выдам секреты, которые мне вверит моя дражайшая и возлюбленная сестра Дафна де Люс.

Можно было и меньше пафоса, но мне хотелось, чтобы Даффи отнеслась ко мне серьезно. Я продолжила:

– Но почему она доверила тебе свою тайну? – нужно добавить в разговор нотку скептицизма, иначе Даффи заподозрит, что я притворяюсь. Так и есть, но не в том смысле, в котором она подумает.

– Потому что иногда, – ответила Даффи, аккуратно подбирая слова, – женщине нужно довериться другой женщине, и только женщине. Врачи не подойдут, в том числе вся армия последователей доктора Фрейда.

– Верно, – согласилась я, надеясь, что выгляжу умнее своих лет.

– Что ты можешь об этом знать? – фыркнула Даффи.

Я пожала плечами – прекрасный ответ на что угодно. Это переключило внимание Даффи с меня и дало ей повод излить все свои секреты.

Сработало.

– Бедняжка испугана, – сказала Даффи. – Судя по всему, ее книга задела кого-то за живое. Кое-какие стихи слишком близки к правде.

– К реальной жизни? – уточнила я.

Как интересно. Особенно в городе, где викария повесили за преступления по отношению к женщинам!

– Разумеется, к реальной жизни! – ответила Даффи.

– Какие именно стихи? – уточнила я.

– Она не сказала. Я почитаю, когда мы вернемся в Букшоу.

– У тебя есть экземпляр «Колыбели мидий»? – переспросила я. Иногда сестра меня поражает.

– Разумеется, – подтвердила она. – Как у любой дискриминируемой женщины в Англии. Литературное приложение к «Таймс» назвало эту книгу обязательной, и они не ошиблись.

В этот самый миг я поклялась наложить руки на эту жемчужину как можно скорее. Пусть экземпляр Даффи в Букшоу, но в этих краях наверняка есть еще один. Например, в спальне автора.

Она не будет держать книгу в маленькой библиотеке «Дуба и фазана». Нет, это слишком рискованно. Но разумно предположить, что поблизости должен быть экземпляр.

– Значит, никто не в курсе, что эту книгу написала она? – переспросила я. – Даже ее муж?

– Нет, – ответила Даффи, оглядываясь. – Особенно ее муж.

– Тогда почему она беспокоится?

Даффи прикусила нижнюю губу, словно раздумывая над серьезным решением, а потом поманила меня пальцем.

Я подошла к ней и подставила ухо к ее рту.

– Какой-то шантажист присылает ей письма, – прошептала она.

– Кто-то знает?

Я не смогла удержаться.

– Ш-ш! – прошипела Даффи. – Похоже на то. А теперь поклянись, что не обмолвишься и словом.

Я жестами показала, как долго-долго зашиваю рот иголкой и ниткой, и, по-видимому, удовлетворила этим Даффи.

– А теперь беги, – сказала она, открывая записную книжку.

– Что ты пишешь? – спросила я. – Заметки по делу?

– Нет. Сонет. Тебе неинтересно.

– Конечно, мне интересно, Даффи, – возразила я. – Я же твоя сестра, разве нет?

Она задумчиво уставилась на меня.

– Некоторые говорят, что да.

– Давай же, Даффи. Читай. Уверена, он убийственный. Имею в виду, потрясающий.

Тщеславие одержало верх. Она перевернула страницу и прокашлялась.

– Что ж, может, он и не очень хорош, но…

Почему поэты извиняются, перед тем как прочесть свои стихи вслух? Удивительно. В Святом Танкреде мы посетили много чтений, когда поэты старались убить свое детище еще до того, как оно сделает первый вздох.

Мне всегда хотелось прокричать: «Ну хватит уже!» – но я держалась. Поэты – если не считать жуткую Миллбанк Моррисон с кожей как у носорога – весьма чувствительны по отношению к своим творениям, в отличие от ученых.

Разве Джозеф Пристли извинялся за открытие кислорода? Или Генри Кавендиш за водород?

Разумеется, нет! Они ликовали.

– Давай же, умоляю, – сказала я. – Я вся внимание.

Даффи снова прокашлялась и начала читать:

– Стоп! – воскликнула я, поднимая руку.

Как она посмела? Как она отважилась забраться на мою территорию? Это я – специалист по мертвецам. Я – Доктор Разложение. Как она посмела?

– Прости, Даффи, – сказала я. – Остановись. Это слишком реально. Меня затошнило.

Даффи посмотрела на меня и покраснела от гордости. Потом закрыла блокнот.

– На самом деле это пока все. Я только начала, но прочитаю тебе все целиком, когда закончу.

– Не сотри карандаш, – посоветовала я и удалилась.

– А-а, мисс де Люс, – произнес голос, едва я сделала несколько шагов. – На пару слов, если не возражаете.

Это оказался констебль Оттер с блокнотом и нестираемым карандашом наготове.

Как долго он шнырял около садовой калитки? Что услышал?

Я бросила взгляд украдкой на блокнот, но страница была чистой. Когда я сделала шаг вперед, он автоматически отступил. Какой внимательный!

– Да, констебль, – сказала я. – Чем могу помочь?

– Тем, что перестанете совать нос, – ответил он, – в дела, о которых вы понятия не имеете.

Это угроза? Меня пытается отстранить от дела деревенский полицейский?

– Прошу прошения, – сказала я. – Но я понятия не имею, о чем вы говорите.

– Все вы понимаете, – возразил констебль Оттер, одной рукой захлопывая блокнот и убирая его в карман куртки с ловкостью тренированного матроса, заряжающего пушку.

И повторил:

– Все вы понимаете.

Я изобразила выражение лица номер пять: сочетание оскорбленной невинности с легким намеком на агрессию, и еще надо выдвинуть нижнюю губу ровно на четыре миллиметра вперед. Я много раз тренировалась перед зеркалом.

Следующий шаг оставался за ним, и он его сделал.

– Я позвонил инспектору Хьюитту в Хинли, – продолжил он. – Мне дали понять, что вас хорошо знают в этой глуши.

В этой глуши? Этот деревенский осел намекает, что мои скромные успехи в расследовании преступлений ограничены Хинли и окрестностями? Неужели инспектор Хьюитт забыл рассказать ему, за что меня поблагодарил, причем лично, наш дражайший (хотя ныне, увы, покойный) король Георг VI?

О чем только думал инспектор? Он уже забыл, что в январе я прислала ему и его жене Антигоне, которую я обожаю, корзину с яблоками и апельсинами на рождение их первого ребенка, дочери?

Разумеется, Антигона отправила мне благодарственную открытку, но с тех пор я от них ничего не слышала.

Должна признать, это было вскоре после смерти отца, и Хьюитты, возможно, не хотели тревожить нас в это время.

От них пришла скромная траурная открытка с соболезнованиями, вот и все, и я была сильно разочарована. Я надеялась, что меня попросят стать крестной матерью и что я буду стоять с ребенком перед купелью, когда ее будут крестить под именем Флавия Антигона Хьюитт.