Юлия Алейникова - Перстень Григория Распутина

Жена даже стала думать, что я на старости лет любовницу завел, – усмехнулся Григорьев. – Был за мной по молодости такой грешок. Баб очень любил. Да, впрочем, в нашей среде бабы и водка – главное зло. Да.

– Так как же вы Ситникова разыскали? – поторопил его капитан.

– Случайно. Я же говорил. Приехал в Алмазова, уж думал, в последний раз, а то жена прямо с ума сходила. А ей волноваться было нельзя, сердце. И вот так же на стойке и увидел, только теперь я сразу на доктора посмотрел. Немолодой уже, почти мой ровесник. Я за ним пошел, на кабинете прочитал: «Ситников Алексей Родионович». А потом ехал домой и думал, как бы перстень обратно вернуть. А тут у нас дочь разводиться собралась, потом с женой хуже стало, потом внуки в переходный возраст вошли, и пошло, поперло, потом Ирина умерла, жена моя, и стало мне совсем тоскливо и одиноко. Вот после этого я опять про перстень вспоминать стал. Поехал зачем-то в клинику, а Ситников тот уже на пенсию вышел. Стал его разыскивать, так, от скуки, и не особо старался, пил потому что. Но разыскал, и опять по случаю. Поехал зачем-то на Четвертую Красноармейскую. Летом это было, дома дочка с детьми ругалась, выпить было нечего, до пенсии еще неделя, вот и поехал от скуки, посмотрю, думаю, где в детстве мой родитель проживал. Он в дневнике об этом доме писал, да и в детстве нам со Светкой рассказывал, как они до войны тяжело жили да какая у них молодость была. И вот сижу я во дворе на лавочке, и бабки какие-то рядом, кряхтят да охают. Одна и говорит, надо бы к Алексею Родионовичу в пятнадцатую сходить, что он скажет. Я так и напрягся, имя-отчество знакомым показалось. Сижу, дальше слушаю. А они все про него, а фамилию не называют, ну я и решился. Это к Ситникову, говорю, что ли? К нему. Говорят, он всем помогает, золотой человек. Вот так я его и нашел. И вот тогда-то я впервые и задумался, а как же к нему отцовский перстень попал, если убийцу в шестьдесят пятом не нашли, а перстень пропал? И дошло до меня. Что Ситников этот отца убил, только как он про перстень узнал и про отца, неясно было. Но, видно, сболтнул кто-то, может, жена убитого Платонова рассказала, в книжке отца про нее написано было. А Ситников жил в том же доме, что и отец когда-то, и подъезд тот же, это я точно знал, – почесав заросшую щетиной щеку, с сомнением предположил Сергей Борисович. – А старухи все сидели да болтали, ну я их и спросил, а не помнят они Платоновых, которые в этом доме жили? А одна на меня посмотрела так странно и говорит, что Ситников этот внук стариков Платоновых, после войны уже объявился. Сын их на фронте погиб, да вот внук остался. А тебе, говорит, до них что за дело? Тут я как-то испугался и домой поспешил. А пока ехал, все во мне огнем горело. Вот, значит, как! Вот кто во всем виноват! Это он у нас счастье отнял! И такая злоба во мне поднялась, что пришел домой, у дочки последнюю тысячу отнял и пошел, напился. И с тех пор стал я за ним следить, все думал, как бы мне перстень отнять. В драку же не полезешь? Возраст уже не тот, да и силы, а то еще и полицию вызовут, разбирайся потом. Думал, думал, а в голову не лезло ничего.

Валентин Семенович и капитан слушали Григорьева, не перебивая.

– А в семье у нас не ладилось. Дочка одна всю семью тянула. Зять-подлюка совсем ни ей, ни детям не помогал. Как им по восемнадцать исполнилось, все. Кукиш. У внучки в институте не складывалось, она у меня тоже в артистки пошла. Да еще с козлом каким-то связалась. Вот и хотел я справедливость восстановить, вернуть перстень любой ценой, чтоб жизнь в нашей семье опять наладилась, как при отце было. Все думал, как бы это сделать. Сперва просто вернуть хотел, – вскинул он глаза на капитана и на Валентина Семеновича, – про убийство и не думал. Вот ей-богу. Только никак не складывалось. Перстень-то Ситников всегда на пальце носил, вот и выходило, только убить, да еще и за отца отомстить. – Развел руками Григорьев. – Только я ведь не мясник какой или там хирург, людей резать не обучен, да и вообще крови боюсь. Так что просто ходил я за Ситниковым, как тень, без всякого смысла. Потом его жена однажды в магазине ключи потеряла, я от скуки и за ней иногда ходил. Я поднял, хотел даже отдать, а потом не стал. А тут вдруг дочка хмыря себе какого-то нашла. Он к нам в квартиру переехал, стал свои порядки устанавливать, внука прижимать, ко мне докапываться. И у внучки, у Алисы, пробы сорвались в сериал один популярный, вот тут я с катушек и слетел. Все, думаю, пора действовать. Напился для храбрости, нож с кухни прихватил и поехал. Пока ехал, еще добавил, чтоб кураж не терять, и пока за Ситниковым в то утро ходил, все время градус поддерживал. А у меня на определенном градусе такая злость просыпается, могу и врезать, так-то я в жизни никогда пальцем никого не тронул, но вот в этом состоянии… В общем, остальное как-то плохо помню, как во сне, да и как только вышел от них, сразу же в первой же рюмочной нажрался до беспамятства и потом еще два дня не просыхал. Вот только вчера и отошел. А как очнулся, сразу перстень Алиске подарил. Пусть хоть у нее все сложится.

– А в квартиру к Ситниковым как попали?

– Так ключами теми самыми дверь открыл, что жена его потеряла, – пожал плечами Григорьев.

– И что же, вас не видел никто?

– Не знаю. Говорю же, сильно был выпивши. А вообще меня в этой истории словно вел кто. Все словно бы специально к этому Ситникову толкал. Я уж и не знаю. – Тут он понизил голос и, глядя на капитана с Валентином Семеновичем тревожными, испуганными глазами, шепотом добавил: – Распутин мне что-то сниться стал, боюсь я его. Глазищи горят, словно бешеные, и все пальцем грозит, а сам вроде толкает куда. И смеется похабно. А потом вроде как убить хочет. Жуть! – В конце этой путаной повести голос Сергея Борисовича звучал уже жалко, слабо, и вид был какой-то болезненный.

Белая горячка, решил капитан, глядя на осунувшееся, покрытое седой щетиной лицо.

Алексей Родионович шел по Московскому проспекту, борясь с острым, трусливым желанием оглянуться. Его опять охватило ощущение, что за ним следят. И отец стал часто сниться, и даже сам отец Григорий. Нестрашными были эти сны, скорее ободряющими. Да и то, чего бояться? Жизнь он прожил хорошую, долгую, можно было бы, конечно, еще пожить, но семьдесят три года возраст вполне солидный. Некоторые и раньше умирают. Прожитые его годы были полны радостных переживаний, успехов, удивительных событий. Были, конечно, и огорчения, и неудачи, да стоит ли про них вспоминать, гневить Бога? Хорошую он жизнь прожил. Долгую и хорошую, и если придется уйти, то уйдет он с достоинством. Вот так вот, – твердо наставлял себя Алексей Родионович, идя с авоськой из магазина.

Тревожны были в последнее время дни и ночи Алексея Родионовича. Разные нехорошие предчувствия мучили его. Все чаще теребил он свой перстень, с которым никогда не расставался, он был вроде его личного барометра, предсказывал Алексею Родионовичу, что ждет его в жизненном плавании, буря, ураган или ясная спокойная гладь. Помогал обходить рифы и одерживать верх в схватках с «пиратскими» бригантинами. Все чаще Алексей Родионович задумывался, а не пора ли передать перстень другому хранителю, продолжателю рода Платоновых? Но сил расстаться с ним не находил. Тянул, медлил, откладывал. И вспоминал. Много вспоминал, всю свою жизнь, начиная с первого, самого смутного воспоминания, чудом уцелевшего в памяти. Как сидит он у отца на коленях, а тот щекочет его бородой и шепчет что-то ласковое на ухо. Отец был совсем молодой, почти мальчишка, едва двадцать исполнилось, а бороду отрастил для солидности, наверное, хотел казаться бывалым воином. Впрочем, таким он и был, не по возрасту, а по мере пережитого. Алеше тогда едва годик исполнился. Спустя недолгое время отец погиб, и потому эта единственная память о нем была самым дорогим воспоминанием детства.