Александр Тамоников - Время мертвых

— Тут только два варианта, Сергей Борисович. Либо их противники, которые не хотят уничтожения артефакта и перемещения его в другое место. Либо их сообщники, решившие, что их товарищи засвечены и проще их убрать, чем как-то иначе вывести из игры.

— Согласно вашей версии, их тут целая армия.

— Это не новость, Сергей Борисович, кто-то есть. И с той, и с этой стороны. И все чего-то ждут.

— Звучит не очень оптимистично, Никита Андреевич. Вы намерены выяснять обстоятельства сегодняшнего инцидента?

— Считаете это нужным? Лично мне до лампочки, кто убил этих ищеек. Пока не возникнет угроза организации и людям, не считаю нужным что-то выяснять. Так мы можем пропустить что-то более важное.

— Соглашусь… — закряхтел Якушин. — Да уж, попали в переплет, причем достаться может с любой стороны. Что посоветуете?

— Совет один — усилить концентрацию людей с дубинками. Советую на ближайшие несколько дней закрыть музей для посетителей. Спокойной ночи, Сергей Борисович.

— И вам, Никита Андреевич…

Утром в пятницу, 17 августа, вышло солнце и немного потеплело. Парк Памяти вымер, у здания крематория — никакой активности. У правого крыла лязгала бетономешалка, визжал перфоратор. На входе в музей висела табличка, извещающая, что персоналу очень жаль, но музей закрыт по техническим причинам. Двери, впрочем, не запирали — своеобразный компромисс.

Варвара подскочила с постели раньше меня и, оставив записку, что у нее «ну, очень важные дела», убежала на работу. В принципе, чужие головы мне и не требовались. Я собирался все обдумать и пообщаться с интуицией.

На втором этаже было два охранника. Они помялись и вышли, оставив меня в одиночестве. Я пристально разглядывал артефакты, отбросив подальше эмоции и глухой протест. Не важно, какая в них энергетика, что там зашито и как это вызвать к жизни. Дело не в этом. Я упускал что-то другое, важное, и требовалось срочно восполнить знания.

Я медленно вышагивал по залу, собирая и склеивая клочки информации. С визитами в музей Константина Рязанова (пока он еще не стал нашим) было связано что-то необъяснимое. Вернее, НЕОБЪЯСНЕННОЕ. Когда он приходил — в пятницу, в субботу, в воскресенье? В понедельник тоже пришел, и его взяли… В первые дни прибор что-то чувствовал, реагировал то одним, то тремя индикаторами. Уверенности не было, явного всплеска показаний — тоже. Допустим, первый раз он не дошел до артефакта, второй — тоже. Но в воскресенье Рязанов находился в этом зале, подошел с прибором именно туда, куда нужно. Прибор не зашкалил — хотя должен был. Почему? Рязанов ретировался, в понедельник снова возник с приклеенными усами, и в этот раз прибор взыграл! Потом была драка, всем известные события, потеря памяти… Как это можно объяснить? В понедельник артефакт стоял (или висел) на своем месте — именно там же, где и сейчас. А в остальные дни на этом месте его не было? Но индикаторы работали, значит, он находился рядом. Совсем рядом и все же недоступен? Это как? За стенкой, что ли?

Мысль была шальная. Но, в принципе, реалистичная. Нам никогда не приходило в голову, что в первые визиты Рязанова артефакта в зале просто не было. Списывали на что угодно — на человеческий фактор, на недостаточную точность техники… В каком-то глупом смятении я подошел к стене, зачем-то потащил на себя штангу с платьем «черной вдовы». Вешалка отъехала — она была на роликах. Я нагнулся, обхватил часы, попытался их поднять. Они весили килограммов десять — не такая уж и тяжесть. Я пристроил их обратно, обернулся через плечо и царапнул ногтем картину в угловой части. Под ногтем осталась краска, на полотне — маленькая царапина, да простит меня Сергей Борисович…

Не то я делал. Я отодвинул платье еще дальше, потрогал зачем-то стену. Обычные стеновые панели. Что я хотел найти? Лаз в соседнее измерение? Я привстал на цыпочки и приложился ухом к стене.

За стеной что-то глухо скрипело и постукивало. Потом перестало. Потом вроде кто-то кашлянул. Отрывистый шаркающий звук — словно точили что-то рашпилем.

Там действительно был затаенный мир. Я стал вертеться, чувствуя, что, возможно, наткнулся на что-то дельное. Из зала должен быть второй выход — любой, даже тот, которым не пользуются. Так предписано правилами пожарной безопасности, и нарушать их Якушину нет никакого резона. Что-то было — за утюгами и колонной, между православным иконостасом и буфетом из красного дерева, за вычурной маскирующей драпировкой. Там находилась узкая дверь пожарного выхода, и она не была заперта на ключ! Действительно, а если реально пожар? Какой с нее толк, с запертой?

Я пролез через бахрому портьеры, переступил порог. Узкий коридор, тусклая лампочка под потолком…

Осененный, я чуть не хлопнул себя по лбу. Вот же ротозей! Для чего тебе голова? Чтобы есть? Коридор поворачивал направо, выходил на заднюю лестницу, она спускалась к заднему выходу из музея. Я прекрасно знал про этот выход и про эту лестницу. А также про пару подсобных помещений, в которые можно было выйти с лестницы.

В дальнем закутке хранились экспонаты, по той или иной причине не участвующие в экспозиции (большей частью поврежденные), в другой располагалась небольшая мастерская: пара верстаков, миниатюрный сверлильный станок, резаки по металлу и дереву. Там производили мелкий текущий ремонт — если дефект или повреждение было незначительным. Там чинили мелкие миниатюры, ремонтировали модели катафалков и прочие «уменьшенные» образцы, латали силиконовые манекены, деревянные изделия. Там хранился инструмент на все случаи жизни. Что-то вроде «кают-компании» — там пили чай и болтали за жизнь местные мастеровые, электрики, водопроводчики, проводили время свободные от смены охранники. Стены были толстые, скрывали звуки.

Я стоял перед дверью, пытался сориентировать в голове эти помещения. А ведь вполне возможно, мастерская и выставочный зал являлись смежными помещениями, у них имелась общая стена.

Еще не понимая, что это дает, я пролез в дверь, забрался в помещение, где плотность всевозможных вещей была выше, чем в лавке китайского старьевщика. Забитые полки, стеллажи, открытые шкафы. Куклы, сундучки, маски, статуэтки, настенные часы с кукушками…

Во втором помещении что-то поскрипывало. Я пролез туда. Там горела настольная лампа. У верстака колдовал местный мастер на все руки Федор Михайлович Левтун. До выхода на пенсию ему оставалась пара лет. Немногословный, исполнительный мужик, про себя он не любил распространяться, но говорили, что где он только не работал — и в ремонтных цехах ТЭЦ-2, и в институте ядерной физики, и в куче исследовательских контор, и в оборонном институте измерительных приборов, вытачивая напильником высокоточные детали для ракет и спутников. Сегодня он возился с какой-то старой шкатулкой — мазал кисточкой с клеем, прикручивал разболтавшиеся петли. Он покосился на меня поверх очков.