Варвара Клюева - Первое дело Василисы Потаповой [СИ]

Теперь предстояло решить, кому нанести визит сначала — Луньковой или Марине Захаровне. Поколебавшись, я выбрала Радкину мать. Во-первых, Зимина жила в соседнем доме, а во-вторых, ей почти наверняка позвонили вчера из милиции и сообщили об убийстве зятя и состоянии дочери, а потому она, скорее всего, не спала.

Я оказалась права лишь наполовину. Марина Захаровна действительно не спала, но об убийстве Сергея и помещении Радки в спецбольницу не знала. Выслушав меня, она вцепилась в брошь, приколотую у ворота платья, и переменилась в лице так, что на какую-то секунду мне даже стало ее жалко. Пока она не пробормотала себе под нос: «Я так и знала, что эта истеричка плохо кончит. Проклятые отцовские гены!»

У меня мелькнула мысль: уж не ослышалась ли я? На моей памяти мадам Зимина отзывалась о Радкином отце исключительно в превосходной степени. Его всю жизнь приводили Радке в пример, добавляя, впрочем, что такого совершенства ей все равно не достичь, к нему можно лишь стремиться. Я, конечно, догадывалась, что Марина Захаровна привирает, но до сих пор полагала, что это самообман, обычное стремление идеализировать дорогого человека, который ушел слишком рано. А теперь… теперь я даже не знала, что и подумать.

Но тут Марина Захаровна опомнилась и натянула привычную маску прохладной сдержанности.

— Извини, Василиса, я немного не в себе. Ты не знаешь, что в таких случаях принято делать?

— Нанимать адвоката, но это уже сделано. Лидия Борисовна сейчас пытается добиться свидания с Радмилой. Она позвонит мне, как только будут новости.

— Наверное, я должна тебя поблагодарить? Прости, я совершенно непозволительно растерялась.

— Благодарить меня не за что. Радмила — моя подруга. Но мне хотелось бы с вами поговорить.

— Да? О чем? О боже, я веду себя как дремучая деревенщина. Проходи, пожалуйста. Сюда, в гостиную. Присаживайся. Я тебя слушаю.

Поколебавшись, я выбрала самую простую тактику — прямоту.

— Марина Захаровна, я не верю, что Рада убила мужа, и собираюсь найти того, кто это сделал.

— Вот как? И каким же образом?

— Задавая разным людям разные вопросы. У меня есть подозрение, что убийца намеренно действовал так, чтобы в смерти мужа обвинили Радмилу. Поэтому мне необходимо знать, у кого есть причины ее посадить. Кто может до такой степени желать ей зла? Кому выгодно, чтобы ее сочли психопаткой и убийцей?

— Боюсь, что ничем не могу тебе помочь. Ты же знаешь, Радмила не посвящает меня в свои дела. Я понятия не имею, с кем она якшается и каким подонкам могла перейти дорогу.

— Но три года назад она жила здесь, с вами. Возможно, вы сумеете припомнить, с кем она общалась тогда. Кто захаживал к ней? С кем она имела обыкновение болтать по телефону?

Марина Захаровна покачала головой.

— Не помню. Время от времени появлялась эта несносная особа с завидущими глазами… как же ее?.. Ваша одноклассница.

— Лунькова?

— Вот-вот. А больше никого не помню. Были какие-то мальчики, по-моему, всякий раз — разные. Захаживала еще одна блеклая девица… если я ничего не путаю, они вместе с Радмилой готовились к сессии. Ну, и болтали, разумеется. Так, пустой никчемный треп. Я даже приблизительно не могу вспомнить о чем. Если моя и дочь и вела с кем-то серьезные разговоры, то не при мне. Меня она давно уже не пускает в свою жизнь.

— Понятно. А с кем-нибудь из родственников она общалась?

— Нет у нее родственников, кроме меня. Мои родители умерли, когда Радмиле было четыре года. Один за другим: сначала мама, через три месяца — отец. Братьев и сестер у меня нет. У мамы был брат, но погиб еще в войну, от голода. А отец был единственным ребенком, его отца и моего деда репрессировали, когда папе и года не испонилось. От бабушки вся родня отвернулась, поддерживать отношения с женой «врага народа» считалось опасным. Так что если у меня и есть где-то троюродные родственники, то мне о них ничего не известно. Радмиле — тем более.

— А ее родные со стороны отца?

Марина Захаровна резанула по мне острым взглядом.

— Они даже не подозревают о ее рождении. Неужели Радмила тебе не рассказывала? Мы с Георгием вместе учились. Полюбили друг друга, подали заявление в загс. И тут его внезапно отчисляют из университета и велят в сорок восемь часов покинуть страну. Он пытался выяснить, что ему инкриминируют, но с ним просто не стали разговаривать. Подозреваю, что дело в каких-то службистских играх, ведь СССР с Югославией не очень ладили. Короче говоря, Георгия выслали, а я только после его отъезда поняла, что у нас будет ребенок. Хотела разыскать его через посольство, но папа с мамой запретили. Боялись, что меня тоже отчислят с последнего курса. В восемьдесят девятом я все-таки сходила в посольство, они послали запрос. А через месяц сообщили мне, что Георгий погиб. Разыскивать его родственников я не стала: у меня тогда уже мама болела, не до того было.

— А потом?

— А потом решила, что ни к чему это, — отрезала Марина Захаровна и, словно предупреждая мой следующий вопрос, напустилась на меня: — Не понимаю, зачем тебе понадобились наши родственники! На Радмилу даже не покушались, так что о наследстве речь не идет. Зачем бы родственникам убивать ее мужа и подстраивать, чтобы Раду за это посадили?

Я пожала плечами.

— Ненависть между родственниками — обычное, в общем-то, дело. Поссорившись с неродным человеком, можно разойтись в разные стороны, а от родственника, тем более близкого, никуда не денешься.

Мадам Зимина недобро усмехнулась.

— Так. Ясно. Тебе, случайно, мое алиби не требуется?

— А оно у вас есть?

— Смотря на какое время.

— На вчерашний вечер, промежуток от двадцати двух до двадцати трех.

— Тогда нет. Вчера вечером у меня была ученица, но она ушла в начале десятого. До Митино добираться час с небольшим, так что я вполне могла уложиться.

— А что вы делали после ученицы?

— Поела. Вымыла посуду. Посмотрела «Новости культуры» и фильм про Гендельштейна. Потом легла спать.

— И к вам никто не заходил? Не звонил?

— Нет… Ах, да! Я вышла вынести мусор и встретила на лестнице соседку с эрделем.

— В котором часу?

— Непосредственно перед «Новостями». Они в десять начинаются. — Марина Захаровна встала и подошла к окну. — Соседка как раз собаку выгуливает, можешь у нее спросить.

Мы вежливо распрощались, и я вышла во двор. Эрдель заметил меня метров с двадцати и устремился навстречу.

— Стой, Шанель! Ко мне, окаянная! Не бойтесь, она не кусается!

Я не стала сообщать смущенной хозяйке, что еще не встречала кусачих эрделей и сильно сомневаюсь, что такие бывают. Смущение — отличный стимулятор откровенности. Бедная женщина даже не поинтересовалась, почему я спрашиваю ее о времени встречи с соседкой.