Дарья Донцова - Crime Story № 06 [антология]

Честно говоря, мне не нравится Димина манера воспитывать девочку. Он постоянно ковыряется в незаживающей ране детской души. Что за дело Аленке до «всех, которые разводятся»! Ее личный маленький мир рухнул. Диме следовало бы показать дочери новый, а не твердить, как попугай: «Жаль, но так бывает»!

Надутая, вылитый запасливый хомяк, Аленка скрылась в ванной. Оттуда вылетели розовые джинсы и желтая майка, а через минуту наши взгляды укололись о решеточку ребер, перетянутую красным лифчиком, и скелетообразные ножки, чуть прикрытые, как парео, белым махровым полотенцем. На фоне нетипичного для двенадцатилетней девочки костлявого супового набора тельца симпатичное личико белобрысой Аленки совершенно терялось. Впрочем, ходячее пособие по анатомии — сама уверенность. Радостно повертевшись перед зеркалом, Алена нацепила босоножки и с оглушительным треском захлопнула за собой дверь.

Отвлечь Диму, насилующего телефон и рецепцию, оказалось несложно.

Я прошла в душ, включила воду. Похоже, через запотевшее стекло кабинки должен четко угадываться силуэт: высокая полная грудь, тонкая талия. Привстать на носки, поднять руки к волосам, и… Димины губы, да, исследуют мою шею; я хочу, чтобы он поцеловал мой затылок; он знает, что я этого хочу, и специально рисует пунктир поцелуев на моем влажном плече.

Сплетенные, влипшие друг в друга, мы, не сговариваясь, выбираемся из ванной и смотрим на постель.

Секс в душевой кабине — это слишком малоэстетично для таких телевизионных мутантов (Дима предпочитает говорить: телевизионных гурманов), как мы.

Постель — уже лучше, с любого ракурса, хоть в фас, хоть в профиль. Но — наша пока еще белая кожа на светлых простынях… Может, найдем что-нибудь поэффектнее?

Я осматриваю номер. Но вместо него вижу то ночь, подсвеченную лимонно-красными каскадами воды на горе Монтжуйк, то причудливые каменные волны Каса Мила, то светлые резные свечи-башенки Саграда Фамилия. Ой, нет, камера, стоп! Величественная церковь, безумие Гауди, не подходит — мы будем выглядеть двумя смешными спаривающимися козявками. Уж лучше тогда заняться любовью на фоне мозаичного сине-желто-оранжевого дракончика в парке Гуэль.

О-о-о! Пять баллов! Лучший! Гений!

От красоты Диминой идеи у меня перехватывает дыхание.

Он — в темном кожаном кресле, подчеркивающем рельеф мышц. А за его спиной красно-оранжевый закат мелко нарезан створками горизонтальных жалюзи. На моем теле, розово-теплом в лучах заходящего солнца, появляются загадочные полутени и пятна света…

Мне нравится смотреть на Димино лицо, когда мы занимаемся любовью.

Его дыхание учащается, он закусывает губу, еще крепче сжимает мои бедра, а я… останавливаюсь.

Получай, милый, за нецелованный затылок. Дима потом тоже мстит. Улыбнувшись, прячет свой оргазм за гладкими веками и длинными, как у девчонки, ресницами. Знает: я терпеть не могу, когда он закрывает глаза, мне надо видеть каждый кадр его безумия.

Прижимаясь к Диминой груди, я любуюсь морем, подсвеченным долькой почти утонувшего солнца. И вдруг подскакиваю, как ошпаренная.

— Аленка! Она же ушла к морю!

— Не волнуйся, — Дима притянул меня к себе, погладил по волосам. — Мы с ней в бассейн ходим, она отлично плавает. А на пляже всегда есть спасатели.

Я все равно волнуюсь. Не понимаю, как может Дима быть таким спокойным, когда его ребенок удрал неизвестно куда, причем не в самом лучшем настроении! Впрочем, я часто не понимаю Данилова. В наших краях семья — основа основ, женщина может лишиться мужа лишь в одном случае — если станет вдовой. А он развелся, для того, чтобы быть со мной…

Дима приехал в мой родной городок, один из кавказских осколков, на которые разлетелась советская империя, чтобы снять сюжет о жизни после войны.

«После» еще не осознавалось. Узкие улочки были битком забиты бронетехникой. Урожая от израненных осколками фруктовых садов никто не ждал, а по ночам сон вспарывали злые очереди автоматов.

«Жизни» у нас тоже, кажется, тогда еще не было. Никто не работал, потому что в наших краях вся работа — это туристы, а кто поедет отдыхать на войну?

И вот появляется Дима. Обаятельно улыбающийся, в каких-то простых черных шмотках, сидящих на нем слишком идеально для недизайнерской простоты. Его встречают наши депутаты, министры. Независимость вроде как отстояли, но ее никто, кроме России, не признает. Поэтому делать мужикам, новому руководству самостоятельного государства, абсолютно нечего. А тут хоть какой-то визит, все-таки Данилов — известный журналист. С утра до ночи ему показывают разрушенные санатории, и самые красивые горные ущелья, и звонкие водопады. А он вдруг спрашивает меня — меня, простую девушку, подававшую ему шашлык: «В Москве, на телевидении, хотите работать?»

Я онемела от неожиданности. Дима принял это за проявление традиционной сдержанности, свойственной нашим женщинам. И пришел в полный восторг. Оказывается, он давно предлагал руководству телеканала идею ток-шоу с ведущей, обладающей восточной внешностью. И вот я, с миндалевидными глазами Шахерезады и длинными черными волосами, попадаю, как сказал тогда Дима, в десяточку.

Так началась моя болезнь. Телевидение — это тяжелое заболевание, вылечиться от которого невозможно. Я люблю всех журналистов и операторов, готовящих сюжеты для моего шоу; я обожаю публику в зале и гостей-экспертов, рассаживающихся на красных диванчиках; мне известно все об останкинских визажистах и парикмахерах; я знаю, с кем роман у режиссера и на кого положила глаз редактор, я… живу только тогда, когда в студии вспыхивает лампа «on air». О, эта надпись! Одно название, моя программа, как и большинство ток-шоу, выходит в записи.

«А как же интерактивное голосование, звонки в студию?!» — могут изумиться зрители. У телевизионщиков свои секреты. Иногда к такой якобы в прямом эфире выходящей программе добавляются настоящие данные, действительно собираемые в режиме он-лайн. Бывает — искаженные сведения, кто платит, как говорится. А порой у группы техподдержки возникает ну очень сильное желание выпить пива. Тогда ребятки клепают диаграммы на свое усмотрение, запускают эти с потолка взятые результаты. А сами со спокойной душой перемещаются в останкинский буфет или «Твин Пигз», кафешку напротив телестудии.

Лишь два раза мне приходилось работать в прямом эфире, на включениях за пределами студии. Это было неописуемо! Каждая секунда вливала в мои вены такое количество адреналина и счастья, что единственное, о чем я могла думать — это о новой дозе моего прямоэфирного наркотика.

А о Дмитрии — нет, не думала. Благодарна была, подобранная бездомная собачонка. Восхищалась им как профессионалом.