Татьяна Василевская - Дом у скалы. Ангел, который меня оберегает

Прохоров кашлянул, и отвлекшийся сотрудник вернулся к рассказу.

— Ну, а тут рассказали ему про «кудесника», который как раз умеет решать подобные вопросы, то есть про Комаровского. Он к нему обратился. И через три недели, картина была у него. Ну, я опять с видом восхищенного простака спрашиваю, а как же этот специалист коллекционера-то уломал? Собеседник мой хмыкнул и говорит: «Не знаю и знать не хочу. Картина у меня, а остальное меня не касается. Понял?» Тут я решил рискнуть и говорю: «А если вдруг, коллекционер заявит, что картина его? Он же не хотел ее продавать». Тут мужик прямо даже протрезвел. Уставился на меня злобно и говорит: «А чего ты так переживаешь? Прямо как мент, что, как, почему?» Ну, я его уверил, что просто любопытно. Если решу обратиться сам, заказать чего, не хотелось бы потом никаких неприятностей. Мол, много историй всяких, про то, как разыскивают предметы искусства. Не хочется деньги зря платить, а то потом останешься и без картины и без денег. Он, вроде, успокоился и говорит, что, мол, никто ничего разыскивать не будет. Ну, потом, мы уже про другое разговаривали. И пили… — Боря страдальчески поморщился.

— Молодец, — улыбнулся Прохоров. — Все для дела. Себя не жалеючи, всю ночь с преступником, покупающим краденое, водку пил и беседы беседовал. Герой! Сколько проиграл-то?

— Тысяч двадцать.

Прохоров присвистнул.

— Не уверен, что начальство согласится тебе все вот так возместить, — с сомнением сказал он. — Я, конечно, постараюсь, распишу, что ты ценную информацию добывал…

Боря легкомысленно махнул рукой. Для него, в отличие от коллег, двадцать тысяч сумма была не смертельная. До следующей зарплаты с голоду не умрет. Отец у младшего следователя был очень состоятельным человеком. Что-то связанное со строительством. Когда сын объявил, что хочет служить в полиции, родители не могли поверить. Единственный сынок, который мог учиться в любом отечественном, а при желании и заграничном высшем учебном заведении, а после или продолжить дело отца или идти своим, но тоже очень обеспеченным путем, и вдруг хочет работать за гроши, подставлять голову под пули и ловить преступников. Дело конечно благородное, но ведь единственный сын. В конце концов, родители решили, что это такая юношеская блажь, и через пару лет сама собой пройдет. Но не прошла. Боря выучился в школе милиции. Поработал годик патрульным. Поступил в высшую школу милиции и перешел в прокуратуру, потому, как хотел заниматься расследованием не всяких там краж, мелких махинаций и пьяных потасовок, а именно особо тяжких преступлений.

Сначала молодого «мажора», разодетого в дорогие шмотки, выглядевшего как типичный представитель «золотой молодежи» разъезжающий, естественно, в дорогущей машине, встретили настороженно. Посматривали косо и воспринимали, как избалованного, пресытившегося, уже, всем на свете, сынка богатенького папы, которому захотелось поиграть в детектива, и толку от него не будет, наоборот одни проблемы. Но Боря и с работой справлялся отлично, и сам был на удивление обаятельным, располагающим к себе парнем. Он одинаково легко находил общий язык и со своими сослуживцами, представителями закона и с уголовниками, если вдруг, как сегодня ночью, нужно было «втереться в доверие». А благодаря врожденным артистическим способностям и умению держаться легко и не принужденно в любой компании, Боря запросто «сходил за своего», не вызывая никаких подозрений, что это представитель закона, «мент». В общем, Боря Бобров был кадр ценный, и в некоторых случаях буквально незаменимый. Да плюс к тому, еще и не ходил за начальством с расспросами, будет ли в этом месяце премия. Что начальство, естественно, тоже не могло не оценить.

— Ладно, герой. Дуй ка ты домой. Считай, в ночную смену отработал, — милостиво сказал Прохоров. — И передай Синицыну, что бы в Таганрог запрос отправил.

Только Бобров вышел, как вернулась зубная боль, которая забылась во время захватывающего рассказа о побочном бизнесе Комаровского. Но «предаться страданиям» Прохорову, на этот раз, помешал телефон.

— Иван, — пророкотал в трубку Таладзе, — я сегодня, выкроил немного времени и занялся твоим третьим номером. Пока не очень подробно, но кое-что есть.

— Судя по всему, коньяк, который пила жертва, был влит насильно. И, скорее всего, не из бокала, а прямо из бутылки. Но он не был пьян. Так, что, скорее, это была психологическая атака. Потом сделаю анализ бутылки, она у меня тут в лаборатории. И еще, сначала его сильно избили, а связали уже потом. Остальное позже.

— Вахтанг, просто нет слов, насколько я тебе благодарен!

— Давай, Иван. Будут новости, позвоню.

Понимая, что расслабиться все равно не дадут, и «маяться зубами» придется в процессе работы, Прохоров вызвал к себе Синицына.

— Саня, появилась кое-какая информация. Нужно сделать запрос в Таганрог обо всех случаях кражи картин и ценных вещей за последний, скажем, год. И заодно, отправь запросы в другие города, которые посещал наш торговец детскими кашами и пюре.

— Сделаю, Иван Степаныч! — гаркнул Саша. Прохоров страдальчески скривил лицо.

— Выполняй, — махнул он на подчиненного.

Прохоров откинулся на спинку кресла и в этот момент дверь снова распахнулась. «Прямо проходной двор!» — брюзгливо подумал следователь. В кабинет ввалился Валера Шерстюк.

— Ну, что? — спросил Прохоров, больше всего желая, что бы подчиненный ответил: «Ничего», — и снова скрылся за дверью.

— Распечатки, по финансам Ольги Андреевой, — сказал Шерстюк, кладя на стол перед начальником бумаги. Вместо того, что бы удалиться он уселся напротив Прохорова и начал докладывать.

— Вчера побеседовал с обоими бывшими мужьями свидетельницы. Первый муж, художник, занят исключительно собой и своим творчеством, если можно так назвать ту мазню, которую он изображает.

— Прямо одни художественные критики собрались, — ворчливо сказал Прохоров. Он достал из кармана обезболивающее и выпил таблетку, а то невозможно работать. Заметив, удивленно-участливый взгляд Валеры он пояснил: — Зуб…

Валера понимающе кивнул и продолжил.

— Короче, этот Андреев, самовлюбленный эгоист, которому на все и на всех наплевать. С бывшей женой, практически не общается. Второй муж, тоже не при делах. Судя по всему, считает себя обиженным и незаслуженно брошенным. Ну, не до такой степени обиженным, что бы назло бывшей жене, прикончить кого-нибудь по соседству с ее домом, — улыбнулся Валера. — Просто из тех, кто обожает сидеть на диване и жалеть себя. Нытик.

— Понятно, — кивнул Прохоров, который тоже не прочь был сейчас усесться на диване и жалеть себя.

— Еще побеседовал со старшей дочерью Андреевой, — при упоминании о дочери художницы на щеках следователя вспыхнул румянец. Прохорову было не до того, что бы задумываться, с чего вдруг подчиненный зарделся как маков цвет, когда речь зашла об Инне Андреевой.