Эдуард Маципуло - Подземные дворцы Кощея [Повести]

Все, что осталось от Мотькина, сложили на распоротый мешок и понесли как на носилках Кощеев и Зацепин.

Мотькина похоронили недалеко от кумирни. Сложили пирамиду из дикого камня. Кощеев вынул из вещмешка флягу с сакэ. Мирноделегатов попросили убраться на время с глаз.

Была уже ночь, холодная, беззвучная, густо усыпанная звездами, будто пробоинами. Рядовой и ефрейтор пили сакэ без закуски, почти не пьянея, и говорили хорошие слова о Мотькине, о сибиряках, о близкой демобилизации…

Зацепин часто вздыхал и, должно быть, плакал. Голос его был неясный, зажатый.

— Памятник потом поставят… Верно?

— Где-то читал: военные памятники долго держатся. Дольше гражданских. А памятник он себе заработал… — Кощеев говорил запинаясь, мучительно хотелось петь «На окраине, в тихом городе…». — Через сколько-то лет обязательно приеду в эти места… Посмотреть… стоит ли… и вообще… Тогда, наверное, легко будет с поездками? Раз мы тут кровь проливали, неужели на могилу к Лехе не пустят?

— Вместе и приедем…

На следующий день Кощеев с хмурым видом заявил:

— Возвращаться надо, старшой. А самураев пусть ищут смерши, пограничники и кому еще там положено искать.

Лицо Зацепина за ночь осунулось и почернело.

— Ты что, Кощей?! — с тихой яростью произнес он. — Струсил? Так я один… сам… за Мотькина…

— Не надо, Костя, не бери меня на понт. Барабанов приказал охранять китайцев, а мы что делаем? Торопимся подохнуть в этих красивых горах? Перед самой демобилизацией?

В конце концов Кощеев убедил ефрейтора, но старый Чень не желал слышать никаких возражений и с горячностью призывал искать несчастных японских смертников во имя высокой гуманности.

— Пусть не темнит, — сказал Кощеев. — «Высокая гуманность»… Хакода, объясните ему! Пока не выложит все как есть, лично я не тронусь с места.

— Как не тронусь? — возмутился Чень. — Почему не тронусь?

Чжао и Лю с тревогой прислушивались к их громким голосам. Дау с остервенением копался в моторе, не видя и не слыша ничего вокруг.

— Скажите ему, — тихо сказал Хакода, пряча глаза, — что вам приказано не допускать бессмысленного риска.

— Скажу! — Зацепин нервным движением задрал рукав шинели, посмотрел на часы. — Внимание! Через час выступаем. Если техника не заработает, пойдем пешим строем. Направление — УР. Маршрут прежний. Все. Готовиться к походу.

— Нет! — взвизгнул Чень. — Всем надо искать!

Всем надо хорошо искать! А не искать — плохо, нехорошо! — Он вытащил из потайного кармана под халатом кожаное портмоне. Не глядя разделил надвое пачку банкнот. — Это вам, русские. Надо искать. Надо очень искать.

Зацепин рассердился:

— Уберите сейчас же свои бумажки, Чень!

— Это не бумажки! — закричал старик. — Это большие деньги! Можно купить дом, можно купить двух жен… Можно целый год ходить в ресторан!

— Жен?! — поразился Кощеев.

Зацепин опять посмотрел на часы.

— Через пятьдесят минут выступаем. Бесполезно их искать. Ушли. Или, чего хуже, затаились, обложились минами…

— Надо искать, — простонал старик и вдруг заплакал. Слезы катились по морщинам, оставляя мокрый след на дряблой коже. — Очень надо искать… Потом получите еще много денег…

— Ну что ты с ним поделаешь? — вспылил Зацепин. — Если затаились, малыми силами не выкуришь их! Понимать надо!

Лю суетился возле старика. Чжао сидел на камне с автоматом на коленях, и губы его кривились в ухмылке.

— Смотри, как припекло деда, — сказал Кощеев. — Вот бы знать, зачем ему смертники.

— Тут не гуманизм, — согласился Зацепин. — Тут что-то другое.

— Хакода знает, — оба посмотрели на японца.

— Я не знаю! — ответил испуганно Хакода. — Я всего лишь переводчик, технический исполнитель. Я не гоминьдан.

— Значит, выступаем, — Зацепин оттянул пальцем край рукава, но не взглянул на часы, — через сорок минут.

Перед походом Чень жестоко избил слугу-шофера, обвинив его в грубых политических ошибках. Их разняли. Лю обещал исправиться и униженно кланялся. Лицо его было в крови.

Зацепин строго отчитал Ченя. Тот сердито бросил:

— Не надо вмешиваться. Вмешиваться — очень плохо.

Только что было яркое солнце на гладком, без пятнышка, небе, и вот уже наползли откуда-то лохматые облака, упрятали солнце, задавили небосвод. Стало влажно и тяжело, будто на плечи каждому положили дополнительный груз.

— Думал, со вчерашнего голова трещит, — сказал Зацепин, — а это, видно, давление падает. Не климат мне, Кеша, на Дальнем Востоке. Ухабистая здесь погода.

Дау так и не смог завести старушку «кляво». Ее забросали листьями и ветками. Взяли с собой только оружие, рупор и остатки провизии. Зацепин определил порядок строя: впереди — он сам, замыкающий — Кощеев, мирноделегаты — в центре.

Шли молча. Походный шаг оказался непосильным для старика, пришлось резко сбавить темп.

Тем временем верхушки скал и деревьев окутало густым туманом, видимость быстро падала, но зато каждый звук стал гулким и раскатистым.

Кощеев остановился, прислушался. Поднял с дороги камень и бросил его в заросли. Шум был так велик, что все всполошились, особенно Зацепин. Кощеев сказал, что это он бросил камень.

— Я тебя не узнаю! — зашипел сердито Зацепин. — Что за глупости?

— Надо бы подняться на сопку и послушать…

Прекрати, Кощеев. Сейчас самое главное — добраться до лагеря без лишних дыр в голове… Хакода, объясните делегатам: двигаться без кашля, без стука, без разговоров. Чтоб было тихо. Ясно?

Кощеев посмотрел вверх.

— Это не туман… Это облака. Небо упало на землю. Видел такое?

— Не видел.

Пошли еще медленней, хотя дорога вела под уклон. Из мирноделегатов только Дау был старым солдатом, шел легко и почти бесшумно. Непомерно длинная японская винтовка старого образца висела на груди как автомат, за спиной — увесистая корзина с консервами и патронами. Несмотря на промозглую холодную сырость, он был в одной рубашке. Свою залатанную, но чистую куртку из синей дабы он отдал Ченю, потому что Ченева шуба из меха красного волка сгорела вместе с «датсуном».

Дау оглянулся. Широкое скуластое лицо его было спокойно. Маленькие глазки смотрели приветливо. И еще уверенно. Кощеев показал ему большой палец, мол, хорошо идешь. И пояснил мимикой, шестами. Дау понял, улыбнулся застенчиво. И странно же было видеть эту детскую улыбку на лице немолодого сильного человека, конечно же, испытавшего много на своем веку. Лично Кощеев не смог бы так улыбнуться, даже если бы очень попросили.

Дау показал жестами: «Давай понесу твой вещмешок». Удивленный Кощеев попытался объяснить ему, что мешок нисколько не мешает. Дау обиделся. «Ну да, — подумал беспокойно Кощеев, — решил, однако, что русский жмот, боится доверить китайцу сидор. А если отдать, получится эксплуатация…»