Эдуард Маципуло - Подземные дворцы Кощея [Повести]

Заговорил Чень, поглядывая то на Зацепина, то на женщину. Хакода выслушал его и перевел:

— В Европе у людей — европейский характер. В Африке — африканский характер. На Дальнем Востоке у людей… как бы точнее сказать… дальневосточный характер. Большой дальневосточный характер. На Дальнем Востоке чужой, характер ничего не может. Большой дальневосточный характер все может. На Дальнем Востоке надо слушать китайские слова и японские.

— Большой характер, — назидательно произнес по-русски Чень.

— А мы что, не Дальний Восток? — спросил Зацепин.

— Вы — Россия, — ответил Хакода.

— Чушь какая-то, — Зацепин беспомощно посмотрел на Кощеева. — Ты чего-нибудь донял?

— Понял, — Кощеев нервничал. — Дед сказал, что Чжао прав. Что нужно угробить ее, — он кивком показал на женщину, — и дело с концом. И получится большой дальневосточный характер.

— Взорвать, что ли? Убить? — По лицу Зацепина забегали желваки. — Может, они хотят просто покинуть ее, и будь что будет?

— Кощеев-сан правильно понял, — осторожно сказал Хакода. — Женщина обречена, и лишние мучения — это плохо. Господин Чжао и господин шеньши склонны взорвать мину и сразу решить все проблемы.

— А вы, Хакода? — тихо спросил Кощеев.

— Они правы! — резко произнес японец. — Женщину ничто не спасет.

Кощеев сменил Лю Домина. Как во сне поднялся по каменной застывшей реке к обрывистым скалам — женщина не выходила из головы. Вскарабкался на утес, нависший над дорогой. Здесь была удобная позиция для сторожевого поста. Снизу потянуло дымком: Дау разжигал костер. Туман был по-прежнему плотен и вязок, но где-то в вышине ожило солнце и зажгло его своими лучами. Весь воздух теперь светился ровным матовым светом. Скалы и деревья проступали в мареве косматыми размазанными тенями…

Кощеева и раньше удивляло вопиющее несоответствие дальневосточной природы и человеческого быта. Все здесь контраст. В большом и малом. Контраст этот действует на чувства и мысли, чего-то лишает, что-то дает. Может, в этом суть «большого дальневосточного»?.. Вот и теперь… Светящийся воздух — не столько красота пейзажа, сколько острая приправа к тому, что случилось. Разноголосая капель с влажных скал — не игра приятных мирных звуков, а тревожный шум, за которым можно не услышать чьих-то осторожных шагов, лязга затвора, досылающего патрон в патронник. Может, поэтому большие беды здесь — обычны, жизнь человеческая — пустяк и радости — детские? И люди вокруг — как дети…

Через час его сменил Дау, что-то дожевывавший на ходу. По запаху еды Кощеев определил — свиное сало из красноармейского пайка. «Вот и пригодилось», — сказал он себе и поспешил вниз.

Пока он уничтожал у костра свою долю, Зацепин тихо говорил ему:

— Я останусь… Больше ничего не придумаешь… А ты их поведешь… Сам подумай, если всем остаться, а одного послать посыльным к Барабанову…

Кощеев кивнул:

— Одного самураи не выпустят.

— Разделиться на две группы тоже нельзя, — продолжал жалостливо Зацепин. — Расколошматят по отдельности. Вместе мы все же сила…

— И бросить ее одну тоже нельзя, — сказал Кощеев, вытирая ладонью губы. — А как велит большой дальневосточный характер… Кто может сделать так, как он велит?

— Кто?

— Не знаю… В общем-то знаю, — Кощеев помолчал, мысленно прикидывая. — Назовешь тебе, так ты скажешь, еще бабка надвое сказала.

— Не о том мы, Кощей…

— О том, Костя.

Женщина сидела без движения, согнув позвоночник в дугу. Кощеев занялся кисетом.

— Ведь не тебе оставаться, ефрейтор… Потому что ты бугор, начальник. Мирноделегатов всех должен сдать старшине по списку. Как шмотки. Вот и нянчись с ними, а я посижу здесь, возле нее. Оставь фляжку… Помяну Мотькина и других…

— Ты чего нашурупил, Кощей? План есть?

— Какой у меня план? Сидеть да тебя с саперами ждать. И это самое… вдруг не дождусь… так рядом с Лехой положите. Вдвоем все веселей.

— Кеша!

— Не дрейфь! В паскудных делах мне боженька светит. Уж какое паскудное дело война, а ведь ни царапины… Шагай смело. Ничего со мной не произойдет. А насчет того, что вместе с Мотькиным — так это я на всякий случай. Для красного словца. Со стороны послушать — красиво говорю. Верно? Как артист Крючков в кинокартине.

К костру подошел старик и начал взволнованно говорить, показывая на скалу. Хакода пояснил:

— Господин шеньши увидел камень наверху, который мог в любой момент упасть и убить всех.

— Пусть Лю уберет камень, — недовольно произнес Зацепин.

— Господин шеньши уже послал Лю.

Кощеев вытащил из кисета аккуратно сложенные банкноты, которые они с Мотькиным получили в награду от Ченя, и, послюнявив пальцы, старательно их пересчитал.

— Смотри ты, все на месте. В таком климате и никто не спер! — Он протянул одну банкноту старику. — За труды. За то, что вы всех нас спасли от верной смерти.

Чень непонимающе смотрел на него. Зацепин дернул за рукав Кощеева.

— Опять?

— Значит, мало, — сказал Кощеев и протянул сразу две банкноты. — Плохо меня мама воспитала, вот и хочется зажилить. Эх, жадность фрайера сгубила!

В данном случае кто будет жмотиться? — Он вложил все банкноты в руку старика. — Теперь в расчете?

Чень спрятал деньги в портмоне и проговорил что-то с сарказмом. Хакода решил не переводить на русский.

— Через десять минут выступаем! — угрожающе произнес Зацепин.

С наступлением темноты женщина начала стонать. Стоны начинались с едва различимого шепота и усиливались постепенно до громких тянучих криков. Потом внезапно обрывались, и после паузы начиналось все снова. Стоны вязли в толще тумана и не рождали эха.

Кощеев перегородил дорогу камнями с обеих сторон, чтобы ночью на женщину не налетела повозка или машина. Работал Кощеев с опаской, прислушиваясь к стонам и к тишине в горах. Одно время вроде бы почудилась стрельба вдалеке. Замер, вытянулся в струнку, весь обратился в слух, но ничего, кроме капели да шума воды в ущелье, не услышал.

Он разжег маленький костерок возле женщины и накрыл ее спину шинелью. Женщина, продолжая стонать, вдруг начала клониться на бок. Кощеев испугался, засуетился, подтащил камень ей под локоть, потом и вообще обложил ее каменной стенкой — держись, не падай, не тревожь мину под собой, язви ее в душу. Взмокший от суетливой работы и постоянного напряжения, он сел у костра и вытянул ноги. Одна обмотка развязалась, по но хотелось шевелиться, не хотелось даже думать, что надо согнуть в колене ногу и взяться за обмотку. Он разглядывал лицо женщины.

— Держись, держись, девка. Не клонись, не падай. Упадешь потом, когда снимут с ящика.

Женщина продолжала стонать.

— Или, когда очухаешься, смотреть не будешь в мою сторону? Клиф на тебе отменный. Наверное, пятая или десятая жена будешь какого-нибудь охламона с пузом? Наверное, в своем улусе большой красавицей считаешься?.. Может, ты и есть красавица, только сейчас я по сравнению с тобой — киноартист Крючков…