Эдуард Маципуло - Подземные дворцы Кощея [Повести]

Для подношения «большим людям» в городе семейство привозит мясо и фрукты из кишлака, а в округе — с десяток кишлаков.

Почти каждый кишлак чем-нибудь да славится: в одном выращивают лучших в уезде баранов, в другом — коней, в третьем — родится лучший хлопок. И так далее…

Я спросил деда, что же было все-таки в тех корзинах, которые мне хотели несколько раз всучить родственники Салима. Дед начал перечислять: баранина, груши хорошего сорта, которых в городе не сыщешь, изюм, сушеный урюк, очень вкусные лепешки…

— Стоп, — сказал я, очень довольный, — а в каких местах растут груши, которых даже на базаре не сыщешь?

— Разве ты не знаешь? — удивился дед. — В предгорьях, где кишлаки Аксу, Карасу и Кизылсу. Только там растут такие груши.

— Так, дедушка. Вы еще упоминали про вкусные лепешки. Откуда они?

— Ты совсем как ребенок. Что с тобой? Разве ты не ел таких лепешек? Разве не знаешь, что их пекут только в кишлаке Пахта, из муки особого помола и на особой тамошней воде?

Я нацарапал на глиняном полу схему: горная гряда, город, река, кишлаки, о которых сказал дед. Если ехать из Аксу в город, то приедешь с грушами, но без самых вкусных лепешек — дорога проходит далеко в стороне от кишлака Пахта. Если ехать из Карасу — тем более, даже запаха лепешек не уловишь. А вот если Махмудбай живет в Кизылсу, все сходится. И груши привезет, и лепешек по дороге накупит.

Я заглянул в хлев, где лежал связанный Хамидбай с заткнутым ртом. Я думал, он мучается, а он, оказывается, спал, посапывая в солому. Смирился с потерей сокровищ и сразу успокоился. Вот бы все так. Но, к сожалению, от Салима и Назимбая такого смирения не дождешься.

Я скормил коню две лепешки, припасенные дедом мне на ужин, напоил из чистого арыка и погнал по ночной трудной дороге. До Кизылсу по меньшей мере верст тридцать пять…

Небольшой кишлак уютно расположился на обоих берегах каменистой горной речушки, сшитой на живую нитку висячими мостками. Солнце еще нежилось за горизонтом, по было уже совсем светло. Пахло ароматным дымом тандыров, блеяли овцы и козы. Я промчался окраиной под истошный лай собак, остановился возле дома, в котором жил местный милиционер. Здесь мне уже приходилось бывать. Хамракулом звали моего товарища. Заспанный, испуганный, в кальсонах и нательной рубашке, он встретил меня шаблонной фразой, которая выскакивает из узбека в любое время сама по себе:

— Как здоровье?

Я сразу его пробудил:

— У тебя под носом хаза находится, а ты спишь. Нехорошо, Хамракулджан.

Он одевался с невероятной скоростью. Может, поэтому форменные брюки напялил задом наперед. Увидел, ахнул, хотел переодеться, но я сказал: потом, не до того сейчас. Сейчас важно было бежать и искать. Только помог я ему на ходу застегнуть ремень.

Немного смущаясь, усатый и нескладный Хамракул торопился по каменистой улочке и громыхал шашкой в обшарпанных ножнах. Ширинка на заднем месте выглядела совсем неплохо.

Люди выглядывали из-за низких дувалов и из кибиток, здоровались с нами, несколько мальчишек припустили следом. Толстый добродушный дехканин в грязной нижней рубашке грелся на солнце возле входа в свою кибитку. Увидел нас, прошамкал, выпятив нижнюю губу, — только что заложил горсточку насвая под язык:

— Здравствуйте, Хамракул-начальник. Здравствуйте, незнакомый начальник. Зайдите в мой дом, пожалуйста. Чаю попьем, побеседуем про новую жизнь, в нарды сыграем…

— Потом, Кадыр! — отмахнулся Хамракул.

— Кадыр? — спросил я на бегу, оглядываясь. — Не тот ли самый курбаши, который сдался и получил амнистию?

— Он, он.

Я споткнулся, упал. Кадыр снялся с большого удобного камня, на котором сидел, и поспешил ко мне, чтобы помочь подняться. Разве подумаешь, что это басмач в недавнем прошлом? Но мы не стали его дожидаться, помчались дальше.

— Ну и как? — выкрикнул я, обращаясь к спине Хамракула. — Перевоспитывается? Только честно!

— Каждый день разговариваем, все активисты и вся власть, какая тут есть… Ничего, ему нравится. Даже сам зовет на разговоры. Ты же слышал. — Хамракул чуть приостановился и показал рукой: — Видишь балахану с дырявой крышей?

— Подожди с балаханой. Кадыру вы верите? Или чувствуете, что затаился, дурит всех?

— Ничего такого не чувствуем. Да и видно же: на пользу ему мирная жизнь. Как только сдался, начал толстеть. Ест много, спит много, а работает мало. Не можем ему найти подходящей работы.

Может, так и надо было с бывшими курбашами в то время обращаться, терпеливо, но моя душа такого не выносила. И только я хотел высказаться, как Хамракул опять показал в сторону балаханы.

— Видишь, дырявая крыша. Там и живет Махмудбай.

— Ладно, Хамракул, оставим перевоспитание в покое. Так что ты там о Махмудбае говорил?

— У него горе случилось: жена убежала, никто не знает, куда. Он меня загрыз: ищи, чего сидишь, ты власть.

От этой вести я даже споткнулся. Неужели та девочка с перебитыми ногами?..

— Кажется, уже нашли, — сказал я. — Совсем девочка, да? И родинка возле глаза?

Хамракул просиял.

— Молодцы вы там в городе. Вай, как хорошо, что нашли!

— Собака есть во дворе?

— У Махмудбая нет! У них в роду никто не держит собак. Их уважаемый предок просил милостыню по кишлакам и очень невзлюбил собак. От укуса, говорят, и умер.

— Хороший был предок, — сказал я совершенно искренне.

Хамракул начал стучать в калитку, а я перемахнул через дувал. Обширный двор был не ухожен, в колдобинах, у дувалов — полынь и колючки. Да несколько сохнущих деревьев вишни. Закопченный казан был прислонен к летней печи с обвалившимися углами, и над засохшими остатками пищи гудели осы.

Я обошел вокруг балаханы, заглянул в единственное крохотное оконце — темень. Дощатая, потемневшая от времени дверь была заперта на ржавый продолговатый замок кустарного производства. Я поднялся по шаткой лестнице на балахану. Там было что-то вроде сенного или дровяного склада. Пошуровал среди снопов пересушенной кукурузы и гузапаи, расцарапал руки, обсыпался с ног до головы едкой травяной пылью.

Бритоголовый пузатый Махмудбай в ветхом замызганном халате — очень похожий на Салима — подошел босиком к калитке и, не отпирая задвижку, начал испуганным голосом выспрашивать у Хамракула, что ему надо.

Я тем временем забрался на крышу жилого дома и, рискуя получить пулю в лицо, заглянул в тундук — светодымовое отверстие. В полумраке разглядел стопки одеял и матрацев, посуду в нише. Верхом безумия было бы соваться туда, но я горел желанием немедленно найти хазу… Здесь она, никакого сомнения!

Отверстие в крыше было квадратным, приблизительно метр на метр, поэтому я проскользнул в него легко, упал на циновку без особого шума. Торопливо обыскал комнатенку, заглянул в обитый жестяными полосками сундук. И тут, услышав звучное шлепанье кавушей, метнулся из комнаты и столкнулся лицом к лицу… с Адолят! Она вскрикнула, выронила из рук пустой чайник — я успел его поймать. Потом потащил Адолят в комнату.