Виктор Пронин - Ошибка в объекте

— Я больше не буду! — сказал Сухов с отчаянием.

— И не надо. Не надо… ты уже там был, тебе ни к чему…

— Где был?

— У них, у приятелей своих… Покаялся, поплакался… Что-то, смотрю, все стали каяться… Прямо пачками… И Брек, и ты… Модно стало, наверно… А знаешь, я ведь был довольно модным парнем… Мне нельзя от моды отставать, — Николай быстро выпил второй стакан, будто боялся, что передумает. — Во жрет мужик, да? А знаешь почему? Не скоро мне теперь выпить придется… Я так прикидываю — лет через десять… Ну, а эту мы разольем, ага? — Он показал на оставшуюся водку. — Разольем. Тебе нельзя много пить, тебе еще дело предстоит…

— Какое дело?! — Сухов поставил стакан на стол.

— О! — пьяно засмеялся Николай. Он весь содрогался от хохота, слезы катились по его щекам, он размазывал их грязными ладонями. И вдруг затих, ссутулился, посмотрел на оставшуюся в стакане водку, медленно взял его и осторожно, как-то затаенно выпил. — Сейчас я пьяный буду, как… как собака, — невнятно проговорил он. — А пока еще могу слова произносить, слушай меня, Сухов… Я тебе свинью подложил, я ее… свинью, значит, и выну из-под тебя… Ты вот что… Пока я не передумал, пока не опьянел… Надо сделать одно важное дело… А то потом, утром, когда я протрез… в общем, утром уже будет поздно… Надо сейчас… Прямо сейчас…

— Что делать-то? — нетерпеливо спросил Сухов.

— Что-что… думаешь, легко так прямо сказать… Все никак с духом не соберусь… Подожду еще немного… Когда совсем соображать перестану, так и скажу…

— Подождем, — Сухов взял корку хлеба, обмакнул в холодец.

— Ох, — со стоном протянул Николай, и Сухов, взглянув ему в глаза, увидел такую тоску, что содрогнулся. — Все… Конец. А теперь иди. Иди. Сухов, иди, не тяни, а то передумаю. Боюсь, что передумаю. Иди!

— Куда?!

— Иди, куда уж ходил… Знаешь, к кому. Телефон, наверно, есть… Пусть приходят и забирают… Если по зубам дадут — пьяный, помнить не буду… Да и зубов-то у меня уж того… Зови быстрей, не могу больше… Зови! — заорал вдруг Николай в полный голос. — А я, я ложусь спать. И пусть меня не будят. Я хочу проснуться уже у них, там, понял? Как после наркоза. Скажи, что я много выпил, и пусть меня не будят. Такая вот просьба. — Николай, пошатываясь, подошел к кушетке и упал на нее лицом вниз.

Войдя в кабинет, Николай огляделся, передернул плечами, как бы поправляя пиджак, и улыбнулся, не разжимая губ. Последнее время он привык так улыбаться — втягивал губы в ниточку, но не разжимал их, чтобы не показывать дыр в верхнем ряде зубов. Уже несколько дней Николай был трезв, и, странное дело, желание выпить оказалось не столь сильным, как он ожидал. Голова была непривычно ясной, и это ему нравилось, Николай подолгу рассматривал себя в зеркале тюремного туалета, будто знакомился с новым человеком, с которым отныне придется жить вместе. Потом часами бездумно лежал на нарах — ему не нужно было беспокоиться о еде, ночлеге, думать об опасности. И приходил к выводу, что поступил правильно. Но тут же с острым отчаянием сожалел о своем опрометчивом шаге. Эта вспышка обессиливала его, он начинал понимать, что рано или поздно все равно пришел бы с повинной, что нет у него больше духу носиться по белу свету…

— Все правильно, Коляш, все правильно, — бормотал он, глядя в темный потолок сумрачного помещения. — Сколько бы тебе ни дали, твой срок уже пошел, счетчик работает, и все эти деньки тебе зачтутся.

Произошла с Николаем еще одна перемена — он заметил, что не угодничает больше, одним только согласием понести наказание как бы завоевал право на уважение.

— Садитесь, Аврутин, — Демин с любопытством рассматривал человека, которого так долго искал и который в конце концов явился сам.

— Теперь-то уж сяду, — ответил Николай. — Теперь-то мне уж никуда не деться.

— Хм, — Демин усмехнулся, оценивая шутку. — А вам и раньше деваться некуда было.

— Почему же? Вся страна у ног! — Николай вскинул подбородок, улыбнулся, вытянув губы, но этой его шутки Демин не поддержал.

— И как она вам показалась, у ног-то?

— Ничего страна… Жить можно.

В кабинет молча вошел и сел у окна Рожнов. Он подвигал стул, устраиваясь поудобнее, сложил руки на животе, сцепив пальцы, — приготовился сидеть долго и терпеливо.

— Вот ты какой, — протянул Рожнов. — А мы тут уж думали, думали, какой он есть, Николай Аврутин, а он вона какой, оказывается. Ну-ну!

— Скажите, Аврутин, — начал Демин, — почему вы решили признаться в преступлении?

— Не знаю, — Николай передернул плечами, оглянулся. — Пришел, и все. А что, не надо было?

— Не-ет, — протянул Демин. — Так не пойдет. Так мы с вами ни до чего не договоримся. Давайте не будем ломаться, кривляться… Я задаю вопросы не потому, что любопытный очень или заняться мне нечем. Ответы нужны и суду, которому предстоит решать вашу судьбу…

— А чего ее решать, уж решенная! — Николай вызывающе посмотрел на всех.

— Нет, Аврутин. Если бы вы считали свою судьбу решенной, не пришли бы к нам. Пришли, потому что надеетесь на перемены к лучшему. И знаете, что перемены могут быть только такими: будете осуждены и окажетесь на какое-то время в заключении. Но даже они избавляют вас от той жизни, которой вы сыты по горло.

Николай помолчал, раскачиваясь из стороны в сторону, и, страдальчески сморщившись, поднял на Демина глаза…

— Скажите мне, гражданин начальник…

— Не называйте меня гражданином начальником. Я не ваш начальник. А вы не мой подчиненный.

— Как же вас называть? — улыбнулся Николай.

— Меня зовут Валентин Сергеевич. Так и называйте, если угодно. Что вы хотели мне сказать или спросить… Я перебил вас… Прошу.

— Хотел спросить… Вот я пришел, покаялся, признался… Снял с вас висячку…

— Простите, что вы сняли? — спросил Рожнов.

— Ну… эту… висячку…

— А что это такое?

— Ну, незаконченное, нерасследованное дело…

— Преступление, которое вы совершили, было раскрыто, — ответил Демин. — Следствие установило, кто его совершил, кто стал жертвой. Так что не думайте, что вы нас облагодетельствовали. Заявляясь к нам, вы больше о себе думали.

— Да, я не мог больше шататься по вокзалам, да, мне надоела такая жизнь! Да! Что вам еще сказать? Да, тюрьма мне кажется сейчас счастливым выходом из той жизни, которую я вел. Я пришел и сказал — берите меня, судите меня. Но вам нужно еще в душу забраться, там поковыряться? Зачем? Что вы там забыли?

— Должен сказать, молодой человек, — заговорил Рожнов, — у вас превратное представление о работе следователя. Не советую вот так с кондачка судить о тех вещах, в которых вы не разбираетесь. В задачи следователя входит не только поиск преступника. Необходимо установить причину преступления, мотивы, толкнувшие человека на преступление. Я смотрю, вы склонны находить оскорбление в тех вопросах, которые вам задают… Думаю, рановато вы вспомнили о своем достоинстве. Еще много времени пройдет, прежде чем вы получите на него право.