Марина Серова - Вечный сон Снегурочки

Медсестра еще раз показала мне, кто в доме главный, отказав в клизме и слабительных, вдобавок ко всему применив ко мне жестокое, на ее взгляд, наказание. Вера Ивановна потребовала, чтобы я отдала ей свою зажигалку, вдобавок ко всему конфисковала начатую пачку сигарет. Жалко, конечно, – там осталось больше половины, но я смирилась. Благо на этом Карга успокоилась, решив, что других ценностей у меня все равно нет. Я ей дала возможность почувствовать себя хозяйкой положения, и мы обе остались вполне довольны: я – тем, что отвела от себя подозрения, Карга – от осознания собственной власти. С крайне надменным видом старшая медсестра вытолкала меня из кабинета, еще раз пригрозив, что если увидит мои попытки вызвать рвоту, мне мало не покажется.

В самом приподнятом и радостном настроении я уселась на стул в коридоре и уставилась, как все остальные пациенты, в экран телевизора.

После ужина я, как обычно, дымила в туалете (обзавестись новой зажигалкой не составило труда, Оля щедро выдала мне свою запасную, а пачку сигарет, спрятанную под вещами в тумбочке, у меня никто не отобрал), попутно составляя план на грядущую ночь. В списке предстоящих дел места для сна не находилось – мне предстояло выполнить крайне насыщенную программу. В общем, скучать не придется.

Внезапно мое уединение было нарушено – дверь робко приоткрылась, и я увидела больше похожую на привидение, нежели на человека, Настю. Девушка неуверенно и как-то шатко проковыляла ко мне и робко посмотрела в глаза, словно стесняясь:

– Дай, пожалуйста, сигарету.

Я с готовностью протянула ей пачку, и Казакова смущенно вытащила одну. Закурила, впрочем, как заядлая курильщица – стало быть, баловалась табачком и раньше.

– У меня сигареты отобрали, – пояснила она. – Сначала строго следили, чтобы в обморок не грохнулась. Давление по нулям. Если Карга увидит, нам обеим мало не покажется. Но мне плевать, достала она уже.

Я промолчала, ожидая продолжения. Похоже, девчонка хочет выговориться, не буду мешать ей.

Я оказалась права – Настя после недолгой паузы продолжила:

– Когда Антон Николаевич работал, тут все по-другому было. К нам лучше относились, не то что сейчас. Думаешь, таблетки и еда вылечили меня? Бред. Лекарства, смеси всякие питательные только жизнь могут сохранить, и всё. Болезнь, она как была, так и останется, понимаешь? С работой когда все это вышло, я и подумала, первый раз почти получилось, так хоть помру испытанным способом.

Я поняла, что она говорит про свою анорексию и про попытку покончить с собой посредством очередной голодовки, и кивнула.

– Он – единственный, кто меня понимал. Он слушал меня, не говорил всякой ерунды – вроде «включи наконец мозги, прояви силу воли». Смешно. Люди ничего – слышишь, ничего не знают про нас, таких, как я. Они считают, что это просто увлечение модой, не больше. Достаточно сказать себе – лучше быть толстой и есть все подряд, чем помирающим скелетом, неспособным выйти на улицу, но ничего от этих слов не изменится! Если ты больна этим, то больна навсегда, и как бы ты хорошо ни выглядела, сколько бы ни весила – хоть пятьдесят, хоть восемьдесят кило, – ты навсегда останешься анорексичкой!

Настя с отчаянным вызовом посмотрела на меня, словно ожидая услышать возражения, но я только ободряюще кивнула – мол, понимаю тебя, исповедуйся дальше. Сейчас я выполняла для нее роль психолога – единственная, кто пожалел ее, проявил участие. Остальные больные даже головы не повернули, когда Вера Ивановна издевалась над несчастной, а я вступилась, хоть и безрезультатно. Была ли я для Насти другом? Не уверена, девушка ведь даже не узнала моего имени. Скорее, я выполняла роль подушки, в которую можно выплакаться и не ждать осуждения или другой негативной реакции.

– Думаешь, я не понимаю, я не хочу быть нормальной, жить, как все, радоваться всяким мелочам, получать удовольствие от еды, наконец?! Да мое самое огромное желание – это купить себе стаканчик мороженого, с наслаждением съесть все до последней крошки и после не винить себя, не думать, сколько калорий попало в мой организм, сколько жира теперь во мне! Для меня самое ужасное, когда люди говорят, что я хорошо выгляжу, а если кто-то скажет, что я поправилась, я с ума начинаю сходить. Улыбаюсь, а внутри – мысли о самоубийстве. Когда меня в первый раз выписали, я сначала кайфовала от жизни. Знаешь, до клиники я жила как растение. Даже рисовать не могла – казалось, это так тяжело, будто карандаш свинцовый, тянет вниз руку. Все казалось пустым, бессмысленным, и только постоянный страх. Страх всего – выйти на улицу, встретиться с кем-то, подняться по лестнице… Антон Николаевич говорил бабушке, что если б меня положили чуть позже, то уже бы не спасли. Я многим обязана клинике – каждый день системы, «йогурты» – их так Елена Сергеевна называла. Нечто жидкое, по вкусу мукой отдает. Я пила, что они давали, но про себя молила Бога: только б не поправиться, не набрать килограммы! Если не ешь – то умрешь, если ешь – то тоже умрешь. Морально. И я не знаю, что хуже – физическая смерть или каждодневное терзание, самобичевание, постоянная ненависть к себе.

Настя передохнула – видимо, монолог давался ей с трудом и отбирал последние силы. Но она хотела выплеснуть мне все, что у нее было на душе. Взяла еще одну сигарету, быстро заговорила:

– А после выписки я словно почувствовала себя сверхчеловеком. Я снова смогла рисовать, у меня появилась куча энергии. Я подолгу гуляла, бегала, плавала в бассейне, устроилась на работу. Но я не стала здоровым человеком. Все, кто меня видел, думали, что я вылечилась, и на комплименты вроде «как ты похорошела, поправилась!» я отвечала улыбкой и благодарила. А внутри все обрывалось. Они убивали меня своими приятными фразами, доводили до отчаяния, уничтожали. А я – я снова улыбалась в ответ. Но вся моя жизнь была подчинена сжиганию ненавистных калорий, которые скрываются везде, и сжечь их просто так невозможно!

Не знаю, какие чувства я испытывала сейчас по отношению к Насте. Да, мне было ее жаль. А еще – страшно. Жутко. Никогда до этого я не встречала человека с такой извращенной психикой, и это пугало похлеще любого придуманного фильма ужасов. Народная поговорка справедлива – «когда Бог желает наказать человека, он отнимает у него разум». Наверно, физическая болезнь, даже самая страшная, не столь ужасна, как психическая.

– Я не знаю, как мне жить дальше. – В глазах Насти сверкнули прозрачные капли слез. Она судорожно вытерла их и заговорила твердым голосом: – Я могла умереть, но не умерла. Судьба дала мне второй шанс, но для чего? Я должна была умереть – я, а не Карина! Это несправедливо, понимаешь, несправедливо!

– Почему ты так уверена, что на месте Карины должна быть ты? – впервые за весь ее монолог вставила я свой вопрос.