Анна Малышева - Бессмертный грех

— Но тебе скажу, — испуганно съежился Неволяев. — Андрюха мне сказал, Первозванный.

Капитан Коновалов прикрыл глаза, уперся подбородком в кулак и глубоко задышал. Вдох — задержка дыхания — выдох; вдох — задержка… Дыхательная гимнастика помогала сосредоточиться и сдержать раздражение. Проще всего (а уж как приятно) было бы сейчас схватить фельетониста за грудки, тряхнуть хорошенько, прислонить с размаху пару раз его бесформенное тело к стене и заставить сказать правду. Недавно Саня процитировала кого-то из великих, что-то вроде: «Выдавливать из себя по капле раба». Ну, рабы в сжиженном состоянии нам без надобности, а вот выдавливать по капле правдивые показания — это дело, достойное уважения.

Вдох — не дышать — выдох; вдох — не дышать — выдох… Нет, нельзя сейчас давить на фельетониста. Надо понять, что за игру он затеял.

С чего бы вдруг его проперло на помощь расследованию? Почему он раньше скрывал факт своего знакомства с Первозванным? Откуда он знает, что Василий работает в органах? И почему, черт побери, взрослый неглупый мужик приходит на работу в шлепанцах и тюбетейке?

Вопросов этих Василий задавать не стал и выражать своего недовольства тоже. Наоборот, посмотрел на Неволяева с уважением и проникновенно произнес:

— Спасибо, товарищ. Я обязательно доложу о вашем честном поступке полковнику. Пусть внесет вас в список секретных агентов!

— Зачем? — испугался Неволяев. — Не надо меня в список…

— Надо, — перебил Василий. — Страна должна знать своих героев!

— Да чего сразу — героев-то? — заскулил фельетонист. — Что я такого сделал? Хотел помочь, и все дела.

— Я понимаю, что вы — не за ради наград, — серьезно сказал Василий. — Но дело нашей чести отблагодарить вас достойным образом.

— Не надо! — заорал Неволяев. — Не надо меня благодарить! Поймите, проклятущ… то есть Василий-гад, не надо!

— Да пойми ты, дурачок, — перешел на задушевный тон старший оперуполномоченный, — статус секретного агента дает возможность претендовать на льготную путевку в дом отдыха под Мурманском. Какие там места красивые, ежики зеленые!

— А на бесплатную путевку под Воркутой я претендовать не могу? — злобно спросил Неволяев. — Там тоже неплохие здравницы.

— Могу похлопотать. — Василий лихо подмигнул фельетонисту. — Но окончательное решение все равно будет принимать народный судья.

— Да пошли вы! — Неволяев бочком протиснулся мимо Василия и открыл дверь. — Разбирайтесь тогда сами.

— Опять окурки? — Я чуть не заплакала. — Издеваешься? Интересную роль ты мне придумал в нашем расследовании — пепельницы чистить. Мог бы и более интересную работу предложить, например, пустые бутылки собирать. Здесь их много.

— Пустые бутылки я сам соберу, — уперся противный Вася. — Их сдать можно и деньги получить.

— Корысть не красит человека! — с осуждением воскликнула я.

— Да? — удивился Вася. — А я думал, что человека не красит прыщ на лбу или синяк под глазом.

Честно говоря, помогать Васе мне не хотелось. Он практически отстранил меня от расследования, но это бы ладно! Коновалов ничего мне не рассказывал, только загадочно хмыкал и пускал глубокомысленные пузыри. А раз так, то пусть сам собирает улики.

— Понимаешь, — продолжил свой натиск Вася, — я бы сам с удовольствием раскурил трубку мира с Колосом, а потом изъял бычок, но мое появление его почему-то нервирует. Вызывает нездоровые ассоциации.

— Оно всех нервирует.

— Вот именно. А ты — девушка во всех отношениях приятная, можешь затащить его к себе, поболтать, покурить, а когда он уйдет — достать из пепельницы необходимый для расследования вещдок.

— Вась! — Я искренне поражалась его тупости. — Неужели ты всерьез думаешь, что лично Колос бросал батарею, убивал бомжа и залезал в окно к Пожарскому?

— Саня! Я просто хочу все проверить.

— Мне надо подумать, — капризно сказала я. — А ты не хочешь рассказать, как идут дела?

— Никак. — Вася грустно развел руками. — Опять уперлись в тупик имени Коммунизма.

— Я подумаю, — повторила я. — Но не задаром. Ты мне обещал альбом с фотографиями.

— Согласен! — обрадовался Вася. — Сначала окурок, потом альбом.

— А наоборот нельзя? Альбом-то у тебя уже есть.

— Можно. Но пока не будет окурка, не видать тебе альбома.

Вася послал мне воздушный поцелуй и гордо удалился. Вот гад! Человек, который так блестяще завалил расследование и не продвинулся ни на сантиметр, мог бы вести себя поскромнее.

Колос на мое приглашение покурить отреагировал неожиданно доброжелательно, видимо, он еще не забыл наш с Неволяевым подвиг во время обыска — мы же так и не подписали протокол об изъятии ножа.

— Давай покурим, — кивнул Колос. — А у меня нельзя?

Я выразительно осмотрела стены и углы его кабинета.

— Мне не хотелось бы разговаривать ЗДЕСЬ.

— А-а-а, вот ты о чем? — Колос вздохнул. — Хотя… с них станется. Прослушивать, подглядывать, лезть в душу. Ну, пойдем.

Перекур растянулся почти на час, и практически все это время Колос жаловался на судьбу. Он искренне недоумевал, как такое могло с ним случиться.

— Понимаешь, все одно к одному. Никто меня перед убийством не видел… Кому я помешал?

— Тому же, кому помешали Мохов и Пожарский, — уверенно сказала я.

— Не знаю. Мохов и Пожарский — ключевые фигуры. Не будет их — не будет и газеты. А я-то? Не понимаю.

— Вы — второй человек после Пожарского…

— Нет, милая, я второй человек только до тех пор, пока есть Пожарский. Выше головы не прыгнешь, надо знать свой потолок, и я его знаю. Я только исполнитель, не более.

— Но со стороны же не видно, кто что может, — промямлила я. — Встречают по одежке и по должности…

— Да ну! — отмахнулся Колос. — Все знают, кто на что способен.

Я утешала его как могла, но он все равно ушел очень расстроенный.

Ссыпав в пакетик богатый урожай (целых шесть окурков, подавись, любитель вторсырья!), я отнесла добычу Васе и вернулась к себе с альбомом семейных фотографий четы Пожарских. По дороге я заглянула к Лизе, и она радостно присоединилась ко мне.

Закрывшись изнутри на ключ, мы разложили фотографии на полу и углубились в физиогномический анализ.

Лариса Пожарская мне понравилась. Не своими женскими прелестями, хотя они очевидно имели место быть, а какой-то беззащитностью, что ли. И открытостью. У нее было не только красивое, но и, что называется, милое лицо. Обычно от женщин с яркой внешностью за версту несет стервозностью и самолюбованием, а Лариса, во всяком случае на фотографиях, производила впечатление доброго и простодушного человека. Впрочем, фотокамера часто врет как в ту, так и в другую сторону. Вот меня, например, фотоаппарат неизменно портит, превращает в кикимору с большой дороги, красит мои глаза в ярко-красный вампирный цвет, а черты лица искажает.