Буало-Нарсежак - Замок спящей красавицы [Волчицы • Дурной глаз • Замок спящей красавицы • Фокусницы]

Он опробовал новое знание тем же вечером, и, когда одна из сестер ждала за кулисами ударов гонга, возвещающих о начале представления, он прошептал, стоя за ее спиной:

— Freundschaft [31] Дружба (нем.). .

Девушка быстро обернулась.

— Nein. Liebe [32] Нет. Любовь (нем.). .

Это была Хильда. Наконец-то он нашел способ различать их! Его любовь перестала быть противоестественной. В тот вечер он не боялся публики. Он спокойно, почти скучая, смотрел в зал. Только что ему удался сложнейший трюк, и никто не знал об этом. Приблизившись к связанной партнерше, он прошептал:

— Грета? Kuss… [33] Поцелуй (нем.).

И поцеловал ее как любовник. Все так упростилось! Грета скоро станет его любовницей, в этом он был уверен, и, даже если он обманет ее с Хильдой, даже если он будет колебаться в выборе, он перестанет так терзаться от того, что любит вымышленную женщину, отражение в зеркале. Дутр с развязным видом поклонился публике, в зале раздались смешки. Уже в уборной Одетта схватила его за руку:

— Что с тобой?

— Со мной? Ничего.

— Ты пьян?

— Ах, прошу тебя! Оставь меня в покое.

Одетта прошла в соседнюю комнату, где переодевались девушки, потом вернулась обратно.

— По мне, лучше бы ты запил, — проворчала она.

Она часто устраивала скандалы. Она испытывала неприязнь к близнецам. Но почему? И почему, оставаясь наедине с сыном, она допрашивала его, будто он пытался что-то утаить от нее? Она хотела знать все: куда он водил близняшку, что они смотрели, встретили ли кого-нибудь из репортеров? Это превратилось у нее в навязчивую идею. Но Дутр поклялся не терять выдержки. Ему наплевать на репортеров и на любопытную Одетту. Ему надо привести Хильду и Грету к тому, чего он так хотел — только об этом он мог думать. Уроки французского проходили на Бют-Шомон, Марсовом поле, в парке Трокадеро — всюду, где были скамейки, листва, тишина. Грета научилась произносить «поцелуй» со странной детской интонацией. Хильде никак не удавалось сказать «любовь».

— Нет, не «люпофф» — любовь! Надо говорить — вввь!

Она так трогательно вытягивала шею, что Дутр, не в силах сдержаться, сжимал ее в объятиях. В конце концов, все равно кто, главное, пусть хоть одна из них сдастся! Грета казалась менее суровой. Если он был с нею, всегда наступал момент, когда словарь падал, а она с неистовством впивалась в Дутра. Прохожие отворачивались. Но, когда потом, набравшись храбрости, Дутр пытался завести ее в какую-нибудь гостиницу, она моментально трезвела:

— Nicht… es ziemt sich nicht [34] Нет… это неприлично (нем.). .

Он злился, щипал ее за руку.

— Вот еще — неприлично! Ведь я люблю тебя, идиотка! Где же ты хочешь? Где? Не в фургоне же! Не хочешь же ты, чтобы твоя сестра…

Ему самому делалось страшно, когда он так заводился. Как же сделать, чтобы она не сопротивлялась? Грета открывала сумочку, пудрилась. Дутр прибег к новой тактике. Он повел Грету к ювелиру на авеню Опера. Перед этим с помощью словаря он объяснил ей:

— Подарок… Браслет… Я счастливый… дарить браслет.

В конце концов они поняли друг друга. Грета, очень взволнованная, выбрала браслет из семи золотых колец.

— Это называется «неделька», — сказал Дутр. — Неделька. Семь дней. По мысли на каждый день!

На улице Грета поцеловала его, и Дутр почувствовал, что добьется своего. Еще немного терпения. Может быть, послезавтра… И тут ему в голову пришла мысль, что Хильда… Конечно, нужно было купить браслет и Хильде. Такой же точно, иначе она высохнет от зависти.

На следующий день он вошел в ювелирный магазин с Хильдой.

— Вы подумайте! — удивился продавец. — Вчера мадам выбрала точно такой же.

Дутр объяснил, что тот браслет потерялся. Хильда примеряла безделушку, чуть вытянув руку, и радовалась сверканию колец. Это была копия вчерашних жестов Греты. И точно как Грета, Хильда взяла Дутра под руку и прошептала ему:

— Danke schun [35] Большое спасибо (нем.). .

— Это называется «неделька», — сказал Дутр. — Неделька.

— Ja.

— Семь дней. По мысли на каждый день!

Этой ночью Дутр спал спокойно. Он знал, что теперь девушки его, обе.

— Ну и вляпался ты, — сказала Одетта, когда он зашел утром выпить кофе.

— О чем ты? Не выдумывай.

— Я выдумываю? Может, ты скажешь, зачем купил Грете два одинаковых браслета?

— Но позволь, — рассердился Дутр, — я купил один…

Он замолчал. Одетта с раздражающим спокойствием мазала масло на хлеб.

— Идиот! — пробормотала она, прежде чем откусить.

— Не сошел же я с ума, в конце концов, — сказал Дутр. — Вчера я гулял с Хильдой.

— Нет. Хильда плохо себя чувствовала. Вместо нее пошла Грета. И я это точно знаю, потому что у меня есть способ заставить их говорить.

— Брось ты! Грета бы меня предупредила!

— Она-то! — закричала Одетта. — Мой бедный взрослый дурень! Хочешь, я скажу тебе, почему эта негодяйка провела тебя? Чтобы посмотреть, как ты ведешь себя с ее сестрой. Ну, уж и посмеялась она, когда ты купил ей второй браслет!

Она встала, схватила сына за шиворот и встряхнула:

— Проснись, Пьер! Слышишь? Они смеются над тобой. Их интересуют только деньги! Они пошлют нас к черту, как только сочтут, что сумеют обойтись без нас.

— Нет!

— Да. Они прекрасно понимают, что мы у них в руках. Уж я-то знаю. Я с ними все время разговариваю. Похоже, зря я придумала этот номер!

Грета! Грета, которая чуть не уступила, но сначала захотела удостовериться, что ей не предпочли сестру. Как будто можно предпочесть одну другой.

— Что она сделала со вторым браслетом? — спросил Дутр в отчаянии.

— Отдала его Хильде. Но сначала я думала, что они передерутся.

— Не надо было! — воскликнул Дутр. — Ты не понимаешь, что теперь…

Он был раздавлен, унижен. Щеки его пылали, кулаки сжимались. Как же он был смешон! «Это неделька… семь дней… по мысли на каждый день…» Как, должно быть, смеялась Грета! Слова, полные любви, превратились в треп, нежные жесты опошлены повторами.

Когда все четверо встретились за обедом, близняшки опять стали неразличимы. Запястья в одинаковых браслетах. Они смотрели на Дутра одинаково бледным взглядом, уже только от одного этого ироничным. Дутр совершил последнее усилие. Он повел одну из сестер в парк Монсо.

— Liebe? Hilda? [36] Любовь? Хильда? (нем.).

— Ja… auch… Kuss! [37] Да… тоже… Поцелуй! (нем.).

И старательным голосом, с серьезностью хорошей ученицы, она произнесла по-французски:

— Грета… рассказала… мне.

Дутр вздрогнул:

— Кто подучил тебя сказать это?

И, не выслушав ответ, ушел. Тем хуже для девушки. Выкрутится. Ему осточертело все — они, работа… все! Он выпил несколько рюмок перно, стремясь захмелеть, но хозяин выставил его за дверь, так как он принялся развлекаться — исчезала сдача, которую ему пытался вручить официант. В фургоне Одетта устроила скандал. Потом, припоминал Дутр, она, кажется, дала ему пощечину. От спектакля в памяти остались какие-то неясные воспоминания, как ночная дорога при свете фар. Проснулся он больной, разбитый, измученный. Что делать? Но делать было нечего. Похоже, выхода нет. «Разве я не вправе любить их! — злился он. — Да, но не двух сразу, это смешно… Ну, тогда наугад, одну из них. Невозможно! Та все расскажет сестре, чтобы унизить ее. Это хуже, чем свидетель в спальне. Но что же тогда, Господи? А ничего!»