Екатерина Барсова - Заветный ковчег Гумилева

О Распутине мама говорила часто – с оттенком бесконечной грусти. Мне кажется, она не воспринимала его мертвым, он был для нее по-прежнему живой. Один раз я слышала, как она тихо сказала:

– Ну что, Григорий, видишь в каком мы невыносимом положении? Помолись за нас, раб Божий, наши молитвы уже не доходят до Бога. Как нам не хватает тебя! Твоей твердости, разумения, веры истинной. А Алексеюшке без тебя плохо… – Дальше мама начала молиться, тихо, страстно, убежденно.

– Григория уже нет, – сказал отец, как мне показалось, с оттенком тихой досады. – Аликс, он ушел.

– Да-да, я понимаю. Но сердцем я еще в тех днях беспечальных.

– Аликс, милая, будем тверды и укрепимся в вере. Думаю, наш друг хотел бы от нас того же самого.

Будущее тревожило родителей. Еще один разговор мамы и папы врезался мне в память.

– Аликс, это конец, они не отпустят нас, – сказал отец печально. – Свою добычу дьявол обычно держит крепко. Я готов принять любой конец, но что будет с вами: с тобой и детьми? Вот этого я не могу пережить…

Мама всхлипнула, но не расплакалась.

– Ники, будь тверд до конца. Господь не оставит нас, мы должны быть сильными, мы не только люди со своими слабостями и горестями, мы – самодержцы Российские, помазанные на престол самим Господом Богом. Будем же достойны своей участи, уготованной нам свыше.

Никогда раньше я не слышала от матери таких слов. Напротив, она иногда, еще во дворце, говорила отцу, что хорошо бы все бросить и зажить спокойной жизнью простых обывателей. И вспоминала при этом Англию, ее зеленые лужайки и тихую спокойную жизнь на природе. Такие разговоры отцу не нравились, и он старался переводить тему. В прошлой жизни я слышала это не так уж часто, самые важные вопросы отец с матерью обсуждали все-таки наедине, а не при нас, детях, или посторонних. Но все-таки по отдельным словам и репликам можно было понять, что эти разговоры происходили регулярно. Но в те дни, напротив, мама ни разу не вспомнила о своем желании. Ее твердость восхищала и поражала.

– Да, конечно, Аликс, я все понимаю, – в голосе отца слышалась бесконечная грусть. – Благодарю тебя за все, моя дорогая. Благодаря тебе моя жизнь обрела подлинное счастье…

Обстановка становилась тревожней, разговоры – тяжелей. Предательство родственников – кузена Георга и дяди Вилли – ошеломило отца.

Теперь я вспоминаю свои смутные разрозненные ощущения того времени. Наверное, это можно сравнить с мученичеством и страстями, которые выпали на долю первых христиан. В любой момент их могли выследить, донести, схватить и бросить на съеденье львам. Они молились тайно, в темноте. Мы напоминали таких христиан, чья участь была неопределенна и полна случайностей. Но и свет веры был силен.

Мы были мучениками, отданными на заклание. В любой момент мы могли быть подвергнутыми поруганию, насилию, смерти. И это существование между жизнью и смертью тяготило нас, но вместе с тем – поднимало, возвышало над бренными страстями нашего мира, полного скорбей и печалей.

Весь наш скорбный путь я помню лишь блеклыми штрихами. Память была ко мне милосердна, опустив самые страшные и ужасающие подробности. Помню названия. Тобольск, Екатеринбург. Дом, приятный, чистый. Столовая с окнами в садик и на город, просторная зала с аркою… И дальше все, провал.

А затем я очнулась на столе, опутанная трубками. И по этим трубкам текла кровь…

В поисках следов двоюродной бабушки Ариадны Федоровны Бориславской Маша все время натыкалась на глухую стену молчания. Это ее беспокоило и тревожило. Ей, выросшей в эпоху Интернета и всевозможных гаджетов, казалось просто нелепым, что она никак не может наткнуться хоть на какую-то ниточку, которая выведет ее на правильный путь.

Куда исчезла Ариадна Бориславская в конце двадцатых? Человек – не иголка в стоге сена, он оставляет после себя следы – вещественные, зримые. Ариадна Федоровна жила, любила, работала в Москве и в Петербурге, а потом – растворилась бесследно. Что произошло? Может быть, в один прекрасный момент она взяла билет на поезд и уехала куда глаза глядят? Но в то время уехать из страны было практически нереально. Нужно было получить разрешение на самом верху.

Маша искала след своей родственницы отчаянно, с неумирающей надеждой. Ей казалось, что если она узнает биографию Ариадны, все встанет на свои места – и в ее жизни тоже. Словно это было той самой нитью Ариадны, которая могла ее вывести из лабиринта ненужных чувств, пустых людей и излишнего самокопания.

В семье Бориславских было две дочери – Ариадна и Зинаида. Родители умерли в восемнадцатом году, и сестры остались совсем одни. Зинаида – прабабка Маши – погибла в годы Великой Отечественной войны. У нее осталась единственная дочь – Вера, бабушка Маши, – добрейшая женщина, выпекавшая изумительные пирожки и кексы. Бабушка Вера умерла, когда Маше исполнилось шесть лет. Светлана Николаевна, Машина мама, была женщиной властной, решительной, Маша помнила, как бабушка Вера называла ее – «атаман в юбке».

«В нашем роду которое поколение рождаются только девочки, – говорила Светлана Николаевна. – Традиция семейная такая, не иначе».

О существовании Ариадны Бориславской Маша узнала, когда ей было четырнадцать. На книжной полке она нашла папку со старыми фотографиями, в которой и обнаружила снимок Ариадны с несколькими ее письмами – родным и подруге Наташе Р. Она спросила об Ариадне мать, и та сказала, что, по словам бабушки Веры, после 1928 года об ее тетке не было никаких данных. Уехала она или попала под каток репрессивной машины – никто не знает. Может быть, бежала от какой-то опасности и поэтому не посвятила родных в свои планы? И уже тогда Маша решила, что обязана найти следы своей родственницы, узнать, что с ней сталось, восстановить родовое древо.

А год назад Маша даже взяла фамилию Бориславская, так ощущая себя ближе к загадочной Ариадне Бориславской, затерявшейся в лабиринте пространства и времени.

Может быть, Ариадна эмигрировала в Париж? Туда бежали многие русские дворяне – растерянные, талантливые, с прекрасным знанием языка. Во всех гимназиях преподавали французский язык. Все жили с чувством Франции в крови. Парижские моды, фиалки, грассирование, изящество – идеал, до которого старались дотянуться. Парижская эмиграция для русских после Октябрьской революции была явлением закономерным. Во Франции русские пытались найти себе достойное применение, но получалось это не у всех. Смогла ли ужиться в этой среде Ариадна Бориславская?

Или она обосновалась в США? Наиболее предприимчивые уехали в Америку. Страну неограниченных возможностей, как представлялось в то время. Страну, где можно было обрести и потерять свой миллион за один день. Это не Париж, где время остановилось, застыло, как муха в янтаре…