Криста Бернут - Тогда ты молчал

— Мы можем провести допрос позже, — начала Мона, понимая, что, услышав эти слова, Фишер внутренне скорчился.

Они должны были провести этот допрос как можно быстрее — вот в этом заключалась правда. Разгадка большинства убийств зависила от скорости расследования. Это убийство, с весьма высокой долей вероятности, было как раз из этого разряда.

— Мы готовы, — сказал Плессен.

Его голос звучал хрипло, он как-то неловко откашлялся. Сейчас он не имел ничего общего с мужчиной, которого Мона видела по телевизору и чьей непоколебимой независимостью восхищалась.

— Но может быть, моей жене можно на минутку прилечь? Это возможно?

— Нет, не надо, — сказала фрау Плессен плачущим голосом, но ясно и громко.

— Мы могли бы… — начала Мона.

— Нет! Я хочу видеть все! — фрау Плессен повернулась к мужу. — Я выдержу.

В этой короткой фразе был какой-то тайный смысл, который Мона хотела бы понять. Она подумала, что на этом нужно будет заострить внимание.

Плессены настояли на немедленном опознании Сэма. У Моны возникло какое-то нехорошее чувство, но супруги не дали себя отговорить, при этом они производили впечатление уверенных в себе людей и были настроены оптимистично, словно не сомневались в том, что все происходящее — какая-то ошибка. Итак, до допроса в отделе они поехали в институт судебной медицины и спустились на ужасном бронированном лифте в подвал, где находились эксперты. Фрау Плессен вела себя все тише, тогда как ее муж, к тому времени уже производивший впечатление человека хладнокровного, умеющего держать себя в руках, задавал вопрос за вопросом, на них терпеливо отвечал Герцог — главный патологоанатом.

— Сколько у вас тут, собственно, хранится трупов?

— Это зависит …

— От чего?

— Ну от того, сколько не раскрыто случаев смерти за определенный период времени.

— Ага. Значит, у вас тут только…

— Нераскрытые случаи смерти, совершенно правильно. Все из района попадают… э-э-э… их привозят к нам, и мы тогда проводим экспертизу.

— Вы их разрезаете. От головы до ног.

— Не совсем…

— Ну хорошо, от горла до половых органов. Длинный разрез. Не разрез в форме буквы «У», как показывают в американских фильмах. Правильно?

— Ну да.

— Один сплошной длинный разрез. И затем…

— Да. Зачастую это необходимо, чтобы узнать правду. Сюда, пожалуйста.

А потом они стояли в зале, где проводилась судебно-медицинская экспертиза трупов. Пол и стены зала были покрыты пожелтевшей кафельной плиткой, посредине стояли три каменных ванны для вскрытия. Молодой сотрудник института открыл матово поблескивающие двери холодильника, вскоре он вывез на каталке и поставил перед родителями закрытое простыней тело Самуэля Плессена. Медик приподнял уголок ткани так, чтобы они могли видеть лицо трупа.

По крайней мере, его рот был закрыт.

После этого фрау Плессен стала плакать почти не переставая — по дороге в отдел, в подземном гараже, в лифте, поднимаясь на третий этаж, по дороге в кабинет и уже находясь в кабинете Моны. Она плакала тихо и сдержанно, но не переставая. Было ли это нормальной реакцией или предвещало нервный срыв? Кто смог бы ответить на этот вопрос? Мона подумала: «Не надо ли на всякий случай вызвать врача, чтобы он сделал фрау Плессен успокаивающий укол?» Потом она вспомнила о телевизионной передаче, о том, что, как ей помнилось, Плессен категорически отрицал классическую медицину, за исключением операций, необходимых для спасения жизни.

— У вас есть какие-либо подозрения, кто бы мог это сделать? — спросила она, впрочем, не слишком надеясь на содержательный ответ.

Плессен посмотрел на жену, как бы ожидая помощи. Она покачала головой и высморкалась. Казалось, что ее слезы постепенно иссякают.

— Вы знали, что ваш сын регулярно употреблял наркотики? — Фишер попытался задать вопрос уже более жестким тоном. — Сильные наркотики, а не какие-то разноцветные таблетки, понимаете?

Супруги, шокированные услышанным, теперь уже вместе отрицательно покачали головами, фрау Плессен больше не плакала, но лицо ее стало бледным, несмотря на загар, а блеск в ярко-голубых глазах померк.

— Героин… — начал, было, говорить Фишер.

— Ну ладно, — перебила его Мона и незаметно вздохнула. — Ганс, позвони сотрудникам и предупреди, что совещание переносится на час.

— Серийный убийца, — часом позже сказал Бергхаммер, начальник 11-го отдела. — Похоже на это или нет?

Его глаза с тяжелыми веками посмотрели на всех по очереди, словно он тренировал на них свой взгляд: на Шмидте, Форстере, Бауэре, Фишере, Моне. На каждом.

— Итак, пока что мы знаем слишком мало, — сказала Мона.

В конференц-зале было жарко, как в сауне, еще хуже, чем в ее кабинете. Она чувствовала, что ее затылок под тяжелыми темными волосами взмок.

— Это пока что единственное убийство, и, возможно, кто-то с помощью этого… э-э… всего пытается направить нас на ложный след.

— Может быть, подключить ООСУ? — спросил Патрик Бауэр.

— Пока не надо, — быстро сказала Мона, и Бергхаммер так же быстро с ней согласился.

ООСУ, оперативный отдел по анализу и расследованию серийных убийств, был любимым детищем Бергхаммера, поскольку он непосредственно участвовал в создании этого отдела, но одно-единственное убийство еще не являлось серийным преступлением, пусть даже оно и носило типичный для серийного убийцы ритуальный характер. Но это могла быть отвлекающая уловка. Мона подумала о предстоящем через две недели отпуске, который она собиралась провести вместе с Антоном и Лукасом. Серийного убийцу за такое короткое время не найдешь.

Воцарилось молчание. Дым от сигарет, словно туман, висел в помещении, потому что окна конференц-зала, тоже выходившие на центральный вокзал, лучше было не открывать. Здесь при такой жаре все равно вместо свежего воздуха можно было вдохнуть лишь запахи расплавленной смолы, бензина и жарящегося в киосках люля-кебаба.

— А что родители? — в конце концов спросил Бергхаммер.

Его лицо раскраснелось. Это был крупный мужчина, явно с лишним весом, его синяя рубашка туго обтягивала живот и под мышками была мокрой от пота. Видно, ему приходилось нелегко при такой жаре. Несмотря на это, Форстер зажег уже третью сигарету и никто ему ничего не сказал: бывают привычки, которые, так сказать, по природе своей неподвластны любому воздействию. И поэтому даже некурящему Бергхаммеру не удалось объявить хотя бы конференц-зал зоной, свободной от курения.

— Родители — и он и она — совсем убиты горем, — сказала Мона.

Она взяла в руку свои заметки, радуясь, что есть хоть за что-то зацепиться.