Криста Бернут - Тогда ты молчал

— Такое случается редко, но если и случается, то я это замечаю, — произнес Фабиан тоном, не терпящим возражений.

— Всегда?

— Можешь не сомневаться.

Давид скептически умолк. Или он ошибся, или действительно в мягком тоне Плессена звучало легкое раздражение? Никто не сказал больше ни слова.

— Тогда начнем, — предложил Фабиан и вскочил.

И снова Давиду бросилась в глаза гибкость его движений, странно контрастирующая с морщинистым лицом Плессена. «Он одновременно и старый, и молодой», — подумал Давид.

Фабиан отступил на пару шагов назад, словно стараясь держать всю группу в поле зрения, и сказал:

— Гельмут, расположи свою семью сегодня еще раз. Как вчера делали Сабина и Фолькер, тебе необходимо ограничиться своей первоначальной семьей, потому что в этот раз нас слишком мало.

Гельмут вышел вперед. У него был смущенный вид. Его пухлое лицо покраснело, а движения стали неуклюжими. Затем повторилась процедура вчерашнего дня, но в этот раз Давид был «отцом» Гельмута. Он стоял спиной к «матери» Гельмута, роль которой досталась Сабине. Хильмар, игравший роль Гельмута, стоял в таком месте, где его не могли видеть родители, — позади «матери», чуть наискосок от нее. «Мать» смотрела «отцу» в спину, а тот уставился куда-то в пространство, не желая замечать свою семью.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Фабиан Давида.

— Я хочу вырваться отсюда, — сказал Давид.

У него снова появилось чувство, что кто-то чужой завладел его голосом, его жестами, его мимикой. Было жутко и одновременно интересно: он ощущал возникшее в нем желание уйти настолько сильно, как будто оно было его собственным, и одновременно понимал, что эти чувства ничего общего не имеют с ним, настоящим Давидом. Это были чувства другого человека и возникали они только благодаря особой расстановке людей. Возможно, они были следствием неправильного выбора схемы расположения людей. Неужели все было так просто?

— Ты хочешь уйти, — проговорил Фабиан безучастным тоном. — Ты можешь мне сказать, куда?

— Прочь отсюда, — ответил Давид. — Куда подальше. Все равно куда.

Он вдруг ощутил себя крепким мужчиной с широкой грудью и жесткими каштанового цвета волосами; он даже почувствовал, что у него на щеках топорщатся бакенбарды. Его семья состояла из боязливой глупой жены и трусливого зажатого ребенка, которого травили в школе, потому что он был слишком толстым и медлительным, чтобы участвовать в играх одноклассников. Мужчина вообще не хотел иметь семью, а вот такую — и подавно.

— Почему ты просто не уйдешь? — спросил Фабиан.

Вопрос заставил Давида задуматься: что его удерживало? Факт оставался фактом: он все еще был здесь. Как это могло случиться?

— Значит, есть еще кто-то, — сказал он наконец.

— Кто-то, кто тебя удерживает?

— Да.

— Кто это? Твоя жена?

— Нет.

— Моя бабушка, — вдруг произнес настоящий Гельмут, стоявший позади.

Фабиан повернулся к Гельмуту:

— Я не вижу здесь бабушки. Где она?

Гельмут взял Рашиду за руку и поставил ее прямо перед Давидом. Давид отшатнулся: он оказался как бы внутри сэндвича. Он не мог вырваться наружу. Теперь все было ясно. Чтобы выбраться отсюда, ему пришлось бы убить эту женщину. У него просто чесались руки сделать это. Его желание каким-то образом отразилось на лице женщины, стоявшей перед ним, — на лице Рашиды. На нем ясно читались попеременно то страх, то дикая, с трудом сдерживаемая ярость. У Давида потемнело в глазах, и он медленно опустился на колени.

— Мы сделаем короткий перерыв, — успел он услышать голос Плессена и потерял сознание.

— Она жива.

— Сестра Плессена? Которая якобы умерла?

— Да. Плессен солгал. Не спрашивай меня почему. Она жива и получает пенсию. Ее фамилия уже не Плессен, она сейчас Хельга Кайзер, замужем за Людвигом Кайзером. Правда, он умер два года назад. Ей семьдесят шесть лет, проживает в Марбурге.

— Боже мой, Карл…

— Вот я тебе и говорю: это была настоящая проблема. Плессен родом из какого-то городишка на востоке, называется Лестин. Свидетельства о рождении пропали во время войны. Но к счастью, мать Плессена — а это, скорее всего, была она — снова вышла замуж в 1961 году. Сибилла Плессен. Ее детей звали Фабиан и Хельга. Возраст также соответствующий.

— Это означает, что она к тому времени была вдовой.

— Так записано в семейной книге 1961 года, в то время еще никто не разводился. Ее первый муж вроде бы погиб на войне.

— Хм-хм.

— Итак, вдова Плессен выходит замуж во второй раз в Берлине за некоего господина Дагусата, это произошло в 1961 году. Нам просто повезло, что книги регистрации семей ввели с 1958 года. В этой семейной книге записана Сибилла Дагусат, ее новый муж, ее сын Фабиан Плессен и его сестра Хельга. Хельга действительно, как Плессен сказал, на пять лет старше его.

— Ну и что?

— Она вышла замуж в 1961 году. В том же году, что и ее мать. Весело, да?

— Дети?

— Нет.

— У тебя есть ее адрес?

— Да, тот, по которому она зарегистрирована.

— Номер телефона?

— Да.

— О’кей, Карл, мы больше не будем вспоминать твою халатность. Есть ли другие братья или сестры, кроме нее? Племянники, племянницы, еще какие-нибудь родственники?

— Об этом ничего не известно.

— А что с отцовством Плессена?

— Ты и в этом оказалась права. Самуэль был официально усыновлен Плессеном сразу же после того, как они с Розвитой поженились. Тогда Самуэлю было три года.

— Это значит, что они…

— Поженились тринадцать лет назад. Но он сказал мне…

— …семнадцать лет назад. Я знаю, я вчера еще раз перечитала протокол допроса, который ты вел.

— Зачем он соврал? Я этого не понимаю.

— Без понятия, Карл. Дай мне номер телефона этой Хельги Кайзер и иди себе. Давай, иди и не думай больше об этом. Через час совещание.

— Я знаю.

— Карл, я сказала: все останется между нами. Обещаю.

— Я…

— Да ладно. Каждый может что-то прозевать и…

— Я обязан был это проверить. Еще на той неделе…

— Ну ничего.

— Еще вопрос.

— Да?

— Откуда ты узнала про усыновление? Я имею в виду, что просто так эта мысль в голову не могла прийти, — тебе кто-то намекнул, или…

— Просто интуиция, — сказала Мона и улыбалась до тех пор, пока у нее не заболела челюсть, а Форстер наконец исчез за дверью.

— Давид? Давид! — Давид услышал свое имя и открыл глаза.

Какое-то время он не соображал, где он и кто эти люди, склонившиеся над ним с озабоченными лицами. Затем он вспомнил о мужчине с угрюмым выражением лица и бакенбардами.

— Эй? — произнес он слабым голосом.

— Он пришел в себя, — сказал кто-то. — Не волнуйтесь, такое иногда случается.