Михаил Черненок - Следствием установлено

– Давайте «или как».

– Правильно, – Проня удовлетворенно кивнул головой. – Чо тут писать. Все как ясный день. В обчем, вскорости, как засыпали колодец, человек, возивший туда землю, требовал с меня разводной ключ. Навроде я тот ключ украл у него.

– Говорите ясней. Какой человек? Какой ключ? Проня, недоумевая, пожал плечами:

– Не ясно?… Землю в колодец возил Столбов. Ключ, каким гайки откручивают. Большой ключ, железный.

– Дальше что? – поторопил Антон.

– Все как ясный день. Ключом ухайдакали человека, сбросили в колодец и землей засыпали. Чтоб концы скрыть, ключ затырили, а для отвода глаз Проня, мол, Тодырев ключ стибрил. Бывало дело, иной раз брал у мужиков ключи взаймы, но, когда хозяева спрашивали, всегда отдавал. А столбовский ключ где я отдам, когда в глаза его не видел.

– Еще что?

– А чо еще надо? – удивился Проня, поцарапал щетинистый подбородок. – Столбов специально ключ затырил, чтоб доказательств не было.

– Напишите все это и оставьте мне, – для порядка сказал Антон.

Проня замялся, кашлянул.

– Самому, что ль, писать? Антон кивнул головой.

– Подчерк у меня некрасивый. – Какой есть, таким и пишите.

– Дома можно?

– Что?

– Написать. Пацан у меня, Степка, на улице без пригляду остался.

– Напишите дома, к вечеру принесите.

Проня замялся, вроде бы хотел еще что-то спросить, но не решился и, опять поправив на плече тельняшку, вышел из кабинета.

Антон задумчиво поглядел в окно. Против конторы в дорожной пыли дремали куры. Здоровенный серый гусак, высокомерно вытягивая шею, охранял щиплющий траву выводок. Мысли у Антона были невеселые. Все нити сходились к Столбову. Сомнений почти не оставалось – в колодце обнаружены останки Зорькина, но… Как он попал туда? Какие туфли и косынку подарил Марине Столбов?

Вот-вот должен был подойти Резкин. Антон вчера просил его сходить в клуб и, если Марина Зорькина будет там в черных лакировках и голубой косынке, обратить внимание: те или нет это вещи, которые покупал с Зорькиным в Красноярске.

Резкин пришел хмурый, поздоровался с Антоном за руку, сел у окна и задумчиво стал смотреть на улицу.

– Что молчишь? – спросил Антон.

– Не вовремя я приехал, – уклончиво ответил Резкин. – В деревне, кроме Прони Тодырева да деда Слышки, все на сенокосе. Стыдно без дела слоняться. Завтра попрошусь у Маркела Маркеловича в бригаду, вспомню молодость. Знаешь, как раньше мы сено метали?

– Знаю. Сам из Березовки.

– Серьезно? – лицо Резкина оживилось. – Так мы, оказывается, земляки, елки с палками!

Мимо конторы, разогнав с дороги кур, протарахтел трактор «Беларусь». Резкин выглянул в окно, посмотрел ему вслед и словно обрадовался.

– Витька Столбов в мастерскую поехал, – повернувшись к Антону, сообщил он. – Знаешь, какой это мировецкий парень? – и показал большой палец. – Я в детстве ногу ломал. Зимой ахнулся на твердый наст, кость пополам, впридачу – зуба как не бывало! У местного фельдшера для обезболивающего укола чего-то там не оказалось. Надо срочно ехать в райцентр. Трескун под сорок заворачивает, кому охота сопли морозить? Витьке сказали, что я от боли сознание потерял. Он записку от фельдшера в зубы, на Аплодисмента – резвый у нас такой племенной жеребец был – и вершим туда почти тридцать километров, да обратно столько же. Обморозился, а нужное привез. Ему говорят: «Надо было в санях ехать, теплее»… А он: «Верхом быстрей. Юрке же без уколов больно». Понял? – Резкин посмотрел в окно, помолчал и опять повернулся к Антону: – И друзьями особыми мы с ним никогда не были. Учились в одном классе, и только. Он меня всегда шалопаем считал, а вот пожалел ведь…

– Столбов самому мне жизнь спас, – признался Антон.

– Выходит, это правда? – удивился Резкин. – А я вчера услышал от ребят, спрашиваю Витьку, он говорит: «Врут все».

Антон догадался, что неспроста Резкин завел разговор о Столбове, и с недобрым предчувствием сказал:

– Говори, Юра, откровенно. Что еще вчера услышал?

Резкин какое-то время колебался, словно решал, стоит ли идти на откровенность, но все-таки решился и скороговоркой выпалил:

– Проня Витьке какой-то ключ примазывает. Ты, наверное, уже знаешь об этом. Только прошу тебя как человека: не верь Проне. Паскуда Проня, самая последняя! Понимаешь, елки с палками, не может Витька такое сделать! Голову даю на отсечение.

– А Проня?… – вдруг спросил Антон.

Резкин посмотрел так, будто Антон сообщил ему что-то необычайно интересное.

– Зорькин Проню бы щелчком перешиб. Да и трус Проня несусветный. Подопьет когда, духарится, а так – заяц, каких мир не видал. Вот злопамятный он, паскуда, это точно. Сколько времени прошло, как Витька его в клубе успокоил, а все еще помнит. Ребята мне об этом вчера рассказали. Ты, елки с палками, если хочешь у Прони правду узнать, припугни его покрепче – сразу слезу пустит. Только пьяного не трогай. Пьяный он духарной, будет куражиться и врать до потери сознания, до посинения.

– Зорькину видел?

– Видел.

– Ну и что, насчет туфель и косынки?

– Косынка похожа, якорьки запомнил. Про туфли ничего не могу сказать. Шесть лет почти прошло. Может, те, что покупали, может, другие, не помню.

Антон поднялся из-за стола.

Резкин тоже встал, посмотрел на Антона просящим взглядом:

– Не дави на Витьку, а? Он знает, что Проня на него грязь льет. Знаешь, как Витьке сейчас тошно? Разберись с ним по-человечески. Тут какая-то дикая случайность. Знаешь, как иногда по случайности можно влипнуть. На службе со мной был случай. Командир роты – потешная такая фамилия Ныркин – лишил меня на месяц увольнения. А я шалопаистый, как Витька говорит, был. Рванул в самоволку. Подвыпил с ребятами, подружку, елки с палками, решил сыскать. На Сахалине, скажу тебе, не густо их, а тут, смотрю, на ловца и зверь бежит. Пупырышечка такая каблучками цокает. Мозги девицам туманить я умел. Пристраиваюсь к ней: куры-гуси, конфеты-пряники, печки-лавочки. Улыбается. Ходим-прогуливаемся. Время за полночь. На грех попадается телефон-автомат, квартирный номер командира роты помню, и двушка в кармане есть. Минут десять протяжные гудки в трубке басили. Поднял все-таки командира из теплой постели, слышу: «Алло. Ныркин» – «Привет. Дыркин», – говорю и спокойненько вешаю трубку. «Вот так, милая, – улыбаюсь пупырышечке, – начальству надо мстить, культурно и остроумно». В часть вернулся – как надо, опыт был. Все тики-так. А утром ни с того ни с сего командир требует к себе. Улыбается: «Как спалось, Дыркин?» Я – куры-гуси, конфеты-пряники, я не я, и лошадь не моя. Смотрю – взбеленился. Ох, и дал же он мне чертей! И не за то, что сон его нарушил, – мужик с юмором оказался – а за то, что выкручиваться начал. Неделю на губе просидел. А случайность вот какая: пупырышечка оказалась родной дочерью командира. Когда я номерок набирал, она рядом стояла, смикитила – что к чему. Понял, какие шутки черт отмачивает, когда бог храповицкого задает? – Резкин улыбнулся. – После этой случайности зарок дал: поймали с поличным, не крути, Юра! Вот сегодня шел к тебе с намерением сказать, что косынка не та. А потом подумал-подумал: тебя запутаю, сам запутаюсь и Витьке, может, вместо добра в сто раз хуже натворю.