Дарья Кожевникова - Стеклянное сердце

Таю в тот вечер, после этого разговора, корчило как на раскаленных углях. Она и сейчас вздохнула, вспомнив. Прерывисто, тяжело. Так, как вздыхают, когда уже все потеряно. И, что самое обидное, потеряно-то по своей собственной воле. Тая хорошо помнила, как сообщила Метелину о том, что подала на развод. И как он на какую-то минуту буквально застыл словно камень, и как запнулся, наконец-то решившись заговорить, как будто хотел сказать Тае нечто совершенно другое. Но в итоге произнес сухо и отрывисто: «Хорошо. Если ты так решила, пусть так и будет». И больше они к этой теме не возвращались. И даже уехал он из их семейного гнездышка чуть раньше, чем оно официально было разрушено. Тая не удивилась этому, ведь Метелин, при всей его внешней покладистости, был далеко не мягкий характером человек, и решения у него никогда далеко не расходились с действиями. Развод не оказался исключением.

— Что имеем — не храним, — тихонько пропела Тая себе под нос. И заключила, обращаясь уже к своему дому: — Нет, ни за что я тебя не продам!

Чтобы как-то скоротать остатки вечера, выгнав при этом из головы Метелина, Тая занялась разборкой их с Элькой вещей, хранящихся в старом бабушкином секретере, — документов, дневников, альбомов. Главным образом альбомов, где были еще черно-белые фотографии из такого теперь далекого детства. И не по годам далекого, а по восприятию — не пережить его уже заново и даже на денек не вернуться в те времена. Туда, например, где Элька вот так беззаботно сидела на заборе, в шортах, с разбитой очередной раз коленкой и, вызывающе косясь на бабушку, вытягивала ниточкой изо рта жвачку. Или где они, две сестры, примеривали новогодние костюмы перед школьной елкой: Тая — снежинки, Элька — разбитного пирата с завязанным глазом. Глаз, кстати сказать, был завязан не зря — накануне Элька подралась аж сразу с тремя мальчишками.

— Пиратка ты моя шальная, — прошептала Тая сестре сквозь навернувшиеся слезы. — Как же так вышло, что на этот раз ты не сумела победить того, с кем схлестнулась?

Вопрос был задан не случайно — обычно Элька всегда одерживала верх там, где принималась бороться. Исключение составил один только случай, когда смертельная болезнь поразила их деда. Помочь ему могло лишь срочное и дорогостоящее лечение, и Элька попыталась добыть эти деньги: разыскала в городе их с Таей мать. Та, по слухам, занималась бизнесом, в котором преуспевала, и наверняка могла бы помочь своему отцу. Который вырастил и ее саму, и обеих ее дочерей. Но не захотела.

Тая помнила, как Элька приехала из города, где все-таки добилась личной встречи с матерью, и как, тайком от стариков, захлебывалась в сарае слезами. Все было в этих слезах: и горечь предстоящей, теперь уже неизбежной потери, и ярость, и бессилие. И ненависть тоже. К матери, умывшей руки перед близкими людьми и той бедой, что на них свалилась. И Тая тоже смешивала свои слезы с Элькиными, крепко ее обняв. И тогда, в сарае, и потом, на дедушкиных похоронах. А через два года они похоронили еще и бабушку, Тае как раз тогда едва исполнилось восемнадцать.

Как давно это было! Уже около десяти лет прошло. А по нахлынувшим вдруг воспоминаниям — словно вчера. Тая нисколько не удивилась, обнаружив, что из альбома исчезли — просто были выдраны — все фотографии матери. Те, что хранились у бабушки, где мать была молодой еще девушкой — после она практически не навещала родительский дом. Элька долго не поднимала на них руку, из уважения к памяти бабушки, все-таки дорожившей ими, а тут, видимо, тоже накатили воспоминания, а вместе с ними и гнев. У Таи вообще возникло впечатление, что последний раз вещи в секретере сестра перебирала недавно и в неспокойных чувствах — все было сложено вроде и по местам, но как-то небрежно, брошено, а не положено. Тая долго еще сидела над всеми этими альбомами и папками, а после аккуратно сложила, представляя, о чем думала сестра в последний раз, доставая старые бумаги. И было ли это как-то связано с тем, что произошло потом? Версия об убийстве, придуманная Таей возле озера, прочно укоренилась в ее голове. Потому что казалась Тае наиболее логичной и правдоподобной. Вот узнать бы только этого Кирилла Демидова как-то получше, собрать про него побольше всякой информации. Авось да что-нибудь при этом и промелькнет. Важное и нужное. Уже засыпая, Тая все пыталась придумать, как бы ей поближе подступиться к этому Демидову. Но ничего стоящего придумать так и не смогла.

На следующий день после того, как похоронили Тереху, Тая снова взялась размышлять над загадкой Элькиной смерти. Тапки с ключом, спрятанный в разрытой лунке телефон со странно подмененной картой памяти, загадочный «монстр» в списке абонентов… Вроде и немного всего. А если отбросить то, что сумели объяснить Трофим Михалыч да Тереха, так и вовсе ничего не остается. Но необъяснимое, какое-то скребущее чувство не давало Тае покоя.

С определением личности загадочного «монстра» она решила не торопиться, чтобы раньше времени его не спугнуть и не заставить сменить свой номер. Хотя была почти уверена: номер принадлежит Демидову! Откуда только Элька могла его взять? Вряд ли он сам ей его дал. Однако проверить, его ли это действительно номер, все-таки можно: как-то его подкараулить и завязать короткий разговор, во время которого набрать номер «монстра». И послушать, не заиграет ли при этом музыка на демидовском телефоне. Звонить лучше со своего номера, на случай, если Элькин Демидов все-таки заблокировал.

Переходя от планов сразу к действиям, Тая начала собираться, чтобы прогуляться на озеро. А там уж на месте решит, что делать дальше. Главное пока — подобраться поближе к жилищу противника.

Но противник, как назло, оказался сегодня неуловим: едва Тая подошла к деревянным мосткам, так сразу увидела роскошную машину, выезжающую из ворот усадьбы. Явно хозяйскую — рядовым работягам такая вряд ли была по карману. И, насколько Тая смогла проследить, покатила машина не в сторону поселка — в сторону города. А это означало, что уехал Демидов надолго. В довершение ко всему на мостки прибежали купаться местные мальчишки. Если бы не они, Тая еще покараулила бы на берегу, пусть даже и неизвестно чего, но в их шумной компании да под летящими от них брызгами ей быстро расхотелось находиться. Поэтому она, окончательно решив, что сегодня не ее день, прогулочным шагом отправилась домой.

Тая шла и любовалась местными красотами, которые в этот свой приезд стала как-то иначе ценить. Словно ненадолго все-таки соприкоснулась душой со своим навсегда улетевшим детством, в котором и солнце светило ярче, и мир был краше, и день длился дольше, и конфеты были слаще, и елки выше.

Елки. Новогодние красавицы, которые бабушка поливала чем-то таким, от чего они долго не сбрасывали хвою. Поэтому стояли елки у них в доме долго, гораздо дольше, чем у других. Не до старого Нового года и не до Крещения, а… Нет, не было у них конкретной даты выноса елочки. Эту дату определяли не Элька с Таей, все за них решало солнышко. Просто однажды наставал такой день, когда новогодняя мишура переставала вдруг переливаться и блестеть, как ей положено, а становилась тусклой и полупрозрачной в набирающих силу солнечных лучах, щедро льющихся в окно большой комнаты. И вот в тот день, когда елочные игрушки переставали выглядеть как загадочные и роскошные украшения, сестры снимали их и прятали в старый сундук до следующего Нового года, а дедушка относил елочку снова в лес. Никогда не разрубал ее и не выбрасывал, а именно относил. Девочки же устраивали по такому случаю свой маленький праздник, он так и назывался: проводы елочки. Праздник на стыке времен, когда зимняя тьма, в которой душа просила блеска и огоньков, сменялась дерзким весенним светом, в котором ничего этого уже не требовалось.